Читать интересную книгу Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

Железная дорога больше всего пострадала от так называемой индивидуальной трудовой деятельности в городах и весях нашей Родины. Там, где имелись заброшенные депо и мастерские, велись настоящая «рельсовая война» и охота за цветными металлами. Появились деятели, которые, например, резали дерматиновые сиденья в электричках и шили из этого кошельки, сумки, тапки. И даже умудрялись сварганить целые куртки! Покупали эти изделия с ажиотажем. В те годы кожаная куртка была большой редкостью. Тогда ещё носили пальто из искусственного материала – не помню, как он назывался, но под которым, когда он изнашивался, проглядывал тонкий слой поролона. Когда появились настоящие кожаные куртки, то первая банда города, которую возглавлял какой-то безымянный авторитет из бывших пэтэушников, додумалась раздевать их владельцев.

Это была та самая оголтелая шпана, которая раньше бодалась где-нибудь на танцах шеренга на шеренгу с многозначительными быковатыми высказываниями такого типа:

– Ты Пашу Филимонова с улицы Красного Подшипника знаешь?

– А ты про Саню Кочерыжкина с Фанерного проспекта слышал? Вот мы как раз из его команды.

– Да чихать мы хотели на вашего Саню с Фанерного! Вот наш Паша!..

– Чё-о?! На Саню вам чихать?! Да мы вам за нашего Саню!..

– Да мы вам за Пашу!..

– Мужики, наших бьют!

И между мальчиками, которые после первых в жизни стакана самогонки, сигареты и шалавы начинали совершенно серьёзно считать себя уже настоящими состоявшимися мужчинами, начиналась потасовка.

Но первое убийство потрясло многих. Все почувствовали, что пейнтбол закончился и начались нешуточные дела. Убили молодого парня, который шёл вечером с электрички. Просто зарезали. За куртку. За кожаную, но ведь жизнь-то не сравнима с курткой! Как-то Максим Горький-то сказал, что «человек есть вселенная», дороже которой не может быть ничего! «И да здравствует вовеки он (человек), носящий в себе весь мир». Нынче человек – это физический объект, который надо умертвить, чтобы он не препятствовал завладению его имуществом, и, как утверждал генерал Клаузевиц, «на войне всякая идея человеколюбия – пагубное заблуждение и нелепость»… И ведь зарезали-то как грамотно, со знанием дела: куртку не повредили. Сначала ударили в ляжку, а потом – в горло. Наверное, испачкали трофей, да кровь можно и отстирать. Всё можно, когда такая свобода кругом.

Говорили, что потом эти куртки и плащи продавали где-то на рынках, иногда даже с порезами от ударов ножа. Я с первых отпускных купила обнову – кожаный пиджачок, так он несколько лет висел в шкафу. Страшно ведь! А ну как его сняли с убитого? Да и вообще, что будешь делать ты, слабая женщина, когда приставят нож к горлу? Ничего ты не сделаешь, даже пискнуть не успеешь.

Трубачёв же поначалу шалил довольно-таки безобидно, потому что казалось, что всё само ему идёт в руки и всё с рук сходит. Но потом, когда в стране началось особенно ярко выраженное безвластие, он вдруг резко угомонил «курточников» – кого-то особо борзого прирезали, кого-то придушили, а кто-то и сам перешёл в банду Трубачёва и стал «курировать» районный рынок, где и продавались все эти куртки, плащи и другое. То есть занялся рэкетом, и с тех самых пор его перестали называть по имени, и окончательно закрепилась за ним кличка Горнист. Он очень быстро, что называется, забурел и заматерел. Вскоре в этом состоятельном господине на дорогущей машине с личным шофёром и охранниками уже нельзя было узнать нашего пионервожатого Славика.

– Учитесь жить, пионеры, – назидательно говорил он нам теперь, когда изъявлял желание пообщаться с кем-нибудь из простых смертных. – А то ведь вы так до самой пенсии будете себе на похороны копить, и не накопите.

С ним никто не спорил, так как правда теперь прочно закрепилась на его стороне.

Банда Горниста состояла из вчерашних пионеров и комсомольцев, из чьих голов быстро выветрились былые идеалы в свете нищенской криминальной действительности и стремительного обогащения небольшой горстки власть имущих. Сам он, как шептали в посёлке, лично никого не резал: не любил пачкать чужой требухой свою дорогую одежду и руки в перстнях с настоящими бриллиантами. Да и холодным оружием не умел обращаться. На окружение он воздействовал своими лидерскими качествами и – чего было у него не отнять – обаянием и артистизмом. Он всегда держал при себе парочку молодцев, которые в ранней юности основательно испортили свои мозги регулярным приёмом всякой дряни, отчего у них, как сейчас говорят, «съехала крыша». Они-то и выполняли всю грязную работу, связанную с кровью. Никто с ними не был знаком, а кому довелось познакомиться, тот уже ничего не мог сказать, так как покойники не разговаривают. И убийства-то всё пошли с каким-то привкусом психопатологии.

– Ну надо тебе убить человека, – стали ужасаться люди какой-то средневековой жестокости современных русских мальчиков, – можно же сделать это как-то спокойнее, если, конечно, к убийству применимо такое слово. Зачем же человека головой совать в печь или в ванну с кислотой, глаза выкалывать, уши резать, зажжённые петарды в рот и зад засовывать да шкуру заживо сдирать, причём на глазах близких родственников? Где же они этому научились, если ещё вчера были невинными октябрятами в коротких штанишках? Оно, конечно, дурное дело – нехитрое, но нельзя же, в самом деле, так быстро одичать!

– А чего удивляться-то? У нас вот совсем недавно пытки в тюрьмах применялись на законных основаниях – а может, где-то и до сих пор применяются, – чтобы человек сознался в том, чего он и не совершал. А если он упрямился, то грозились за его близких взяться, да так, чтобы он тоже всё видел и слышал. Чем не рэкет? – устало отвечали другие и переходили на шёпот: «Тут вот в одной передаче рассказывали, как беременную Ольгу Берггольц в НКВД во время допроса следователь так бил ногами по животу, что у неё тут же выкидыш произошёл, но следователя это не остановило. И, как потом выяснилось, никакого преступления за ней не было. Да если и было что, то каким же псом надо быть, чтобы так беззащитную бабу на сносях истязать?! И кому нужен такой закон, во имя которого можно так над людьми куражиться?» А ведь этих палачей много было, и многие из них, должно быть, живы до сих пор, и их дети и внуки тоже живут где-то сейчас с такой вот гнилой наследственностью. Сейчас все грехи на Сталина списали, а что бы он делал без всех этих шестёрок, которые в застенках над людьми измывались для собственного удовольствия и которым так никто ничего и не предъявил? Так что и удивляться тут нечему: всё закономерно. Корни сегодняшнего положения дел в стране не вчера проросли. Если к власти в семнадцатом году пришли бандиты – а как ещё назвать тех, благодаря кому страна была по колена в крови, – если потом учили вырезать под корень свой же народ, стрелять, сажать, доносить, гнать из страны, что могло вырасти?

– Но не все же мы мразь и преступники!

– Да, не все, но посев был злодейский!

Иногда после таких диалогов в автобусе, в метро, в очередях возникала драка. Происходящее напоминало какой-то дурной сон, непроницаемый мрак, словно ядовитый чёрный осадок поднялся со дна человеческого сознания и надолго замутил и отравил собой чистую воду. Иногда казалось, что стоит только проснуться, а за окном светит солнышко, и всё хорошо. Но пробуждение не приходило, и оставалось только ждать, что и это пройдёт.

– Пережила Россия Ивана Грозного, пережила Петра Великого, – успокаивали себя россияне, – пережила и Ленина, и Сталина, и Хрущёва с Брежневым. Пережила Перестройку, переживёт и это дерьмо. Русский народ и не из такого пекла выходил.

Времена не выбирают —в них живут и умирают

Но последующие события развивались, как в сказке: чем дальше, тем страшней. Горнист решил прибрать к рукам предприятие по добыче торфа, где очень кстати совсем незадолго до этого в пух и прах проворовалось бывшее руководство, уехавшее ещё до начала следствия на постоянное место жительства в какие-то тёплые страны. Сельское хозяйство и промышленность Горниста мало интересовали. Настала пора, когда в Россию не только сливочное масло стали завозить из-за рубежа, но даже простые канцелярские скрепки и кнопки отечественного производства из магазинов полностью вытеснили заморские товары. Но края наши очень богаты пока ещё лесом, из которого, говорят, делают знаменитую на весь мир финскую бумагу. Западные экономисты подсчитали, что, благодаря такому природному богатству, коренные россияне могли бы иметь очень высокий уровень жизни, но для этого не хватило одного звена – разумной власти. Лес стал вырубаться и распродаваться направо и налево, с чего Горнист также имел солидный доход.

Он задружился с милицией, к которой у людей сформировалось двоякое отношение. Теперь уже никто не говорил, что «моя милиция меня бережёт», потому что на экраны нашей страны один за другим начали выходить шедевры кооперативного кино, где милиция выступала в крайне негативном виде по сравнению с изысканными, находчивыми и романтичными ворами и совестливыми убийцами, которые живописно кувыркались в воздухе с пистолетами в руках в борьбе с продажными «мусорами» и всегда хитроумно уходили от погони. Убийц, кстати, все стали называть поэтическим словом «киллер». Главным положительным героем киноэкрана стал проворный жулик с навязчивым желанием обводить вокруг пальца всех и каждого, включая своих близких и чуть ли не себя самого. Самый распоследний чёрт мог бы воскликнуть при просмотре всего этого, где порок не наказан, добро не торжествует, да они и вовсе поменялись местами: «Уж я и хотел бы, чтобы люди так восхищались всеми видами греха, но не до такой же степени, в самом-то деле!». Люди, посмотрев такие фильмы, уясняли одно: бандиты злодействуют, органы правопорядка бездействуют, и ничего с этим не поделаешь. Ушли в небытие благородные и неподкупные герои вроде Глеба Жеглова и Володи Шарапова. Их сменили какие-то приблатнённые неустойчивые личности, которые сочетали в себе все виды человеческих пороков. Конечно, все понимали, что милиционеры не обязаны быть ангелами. Но зачем навязывать образ МВД, где служат только садисты, трусы, жулики да алкоголики, которые при этом очень похожи на отпетых уголовников? Они почти вытеснили обычную человеческую порядочность из киношных правоохранительных рядов своей малообразованностью и недоразвитостью. Я не знаю, как на самом деле было: то ли милиция скопировала эти новые образы, то ли эти образы были взяты из реальной жизни, но всё-таки не верю, что в одной профессии может собраться столько случайных людей. Хотя при массовой безработице всё возможно.