Читать интересную книгу Дом, в котором... - Мариам Петросян

— Известно, — оборвал его Лорд. — Никак. Когда это он на что-то реагировал?

— Верно, — нехотя согласился Табаки. — Практически никогда. Видишь ли, — подмигнул он мне, — наш вожак — долгих ему лет вожачества — слеп как крот, и с реакциями у него проблемы. Обычно он предоставляет все Сфинксу. «Среагируй, будь добр, вместо меня», — говорит он. Так что бедняга Сфинкс уже много лет реагирует на все за двоих. Может, оттого и облысел. Это ведь очень утомительно.

— Так он не всегда был лысым? — удивился Лорд.

Табаки бросил на него уничтожающий взгляд:

— Что значит «всегда»? С рождения? Может, он и родился лысым, но уж поверь, к моменту нашего знакомства Сфинкс был вполне волосат!

Лорд сказал, что не может себе этого представить. Табаки ответил, что у Лорда всегда были проблемы с воображением.

Я наконец закурил. От чудачеств Табаки тянуло расхохотаться, но я боялся, что смех прозвучит истерично, и сдерживался.

— Да! — вспомнил вдруг Табаки. — Ты же крестник Сфинкса, я и забыл! Видишь, как все славно складывается! Раз ты его крестник, он среагирует на тебя, как родная мать. Что еще нужно для счастья?

Я сомневался, что для счастья мне требуется лысый ябеда Сфинкс в роли матери, и так об этом и сказал.

— Зря. Очень зря, — обиделся Табаки. — Из Сфинкса получается неплохая мать. Уж поверь.

— Да. Особенно для Черного, — изобразил улыбку Лорд. — Вон он, кстати, идет. Можешь позвать его. Расскажет Курильщику, какая нежная из Сфинкса мать.

— Не передергивай, — возмутился Шакал. — Я не сказал — для всех и каждого. Ясное дело, для Черного Сфинкс, скорее, мачеха.

— Злая, — уточнил Лорд сладким голосом. — Из немецких сказок, после которых дети громко кричат по ночам.

Табаки сделал вид, что не расслышал.

— Сюда, сюда, старина! — крикнул он, замахав руками. — Вот они мы! Смотри сюда. Ау!.. Совсем у него плохо стало со зрением, — поделился он с нами озабоченно и схватил последнюю булку. — Из-за штанги. Поднятие тяжестей не оздоровляет на самом-то деле. А главное, — он заглотнул булку в два приема, — ему нельзя переедать. Так что лучше, если вокруг будет поменьше мучного. Верно, Черный?

Черный — мрачный детина с белесым ежиком волос — подошел со стулом, который прихватил по пути, поставил его рядом с Лордом, сел и уставился на меня:

— Верно что?

— Что тебе нельзя переедать. Ты и так тяжелый.

Черный промолчал. Он и в самом деле был тяжелым, но уж точно не от переедания. Наверное, таким и родился. Потом накачал себе мускулатуру всякими тренажерами и сделался еще внушительнее. Майка-безрукавка оставляла на виду его бицепсы, которые я уважительно рассматривал, пока он рассматривал меня. Табаки сообщил, что меня переводят и, скорее всего, к ним, в четвертую. «Если только не в третью, но в третью вряд ли, потому как, ясное дело, когда есть из чего выбирать, выбирают, где попросторнее».

— Ну? — только и сказал на это Черный. Руки его были как два окорока, голубые глаза, казалось, вообще не моргали.

Табаки расстроился:

— Что ну? Я тебе первому сообщаю сенсационную новость!

— И что я должен сделать?

— Удивиться! Ты должен хоть немного удивиться!

— Я удивлен.

Черный встал, задев головой китайский фонарик, и пересел за свободный столик через один от нас. Там он достал из кармана жилета книжку в мягкой обложке и, близоруко щурясь, уткнулся в нее.

— Пожалуйста! — возмутился Табаки. — Кто-то тут рассуждал о реакциях Слепого! Да по сравнению с Черным Слепой — просто живчик!

Насчет живчика он преувеличил. Я лежал как-то в лазарете в одной палате со Слепым. За три дня он не произнес ни слова. Даже почти не шевелился, так что я постепенно стал воспринимать его как деталь интерьера. Он был щуплый и невысокий, в его джинсы влез бы тринадцатилетний, два его запястья были как одно мое. Рядом с ним я ощущал себя крепким парнем. Тогда я еще не знал, кто это, и решил, что он просто совсем забитый. Сейчас, глядя на Черного, я подумал, что если кто в четвертой и выглядит как вожак, то, конечно, он, а вовсе не Слепой.

— Странно все устроено, — сказал я. — Непонятно.

— Ага, и этот поражается, — кивнул Табаки. — Конечно, странно. Такая башня, как Черный, ходит под Слепым. Ты ведь это имел в виду, признайся! Он такой внушительный. Такой царственный, да? Мы вот тоже удивляемся. Живем рядом с ним, и каждый день удивляемся, как это он — и не вожак. А больше всех удивляется сам Черный. Встает рано утром, смотрит вокруг и вопрошает: «Почто?» И так день за днем.

— Угомонись, Табаки, — поморщился Лорд. — Хватит.

— Зол я, — объяснил Табаки, допивая кофе. — Не люблю флегматиков.

Я тоже допил свой кофе и докурил вторую сигарету. Наверное, пора было уезжать. Но не хотелось. Приятно сидеть в Кофейнике в открытую, не прячась, курить… пить кофе, который в первой считали чем-то вроде слабой разновидности мышьяка. Я только боялся, что Табаки еще кому-нибудь начнет рассказывать о моем переводе. Лучше было распрощаться, пока этого не случилось. Табаки достал блокнот и черкал в нем что-то ручкой, выуженной из-за уха.

— Так-так, — бормотал он. — Несомненно… и это тоже не забудем. Еще бы. А вот это вообще недопустимо…

Лорд крутил на краю стола зажигалку.

— Пожалуй, мне пора, — сказал я.

— Минуточку, — Табаки писал еще некоторое время, потом вырвал листок из блокнота и протянул его мне. — Тут все отмечено. Основное. Просмотри и запомни.

Я уставился на невразумительные каракули:

— Что это?

— Инструкция, — Табаки вздохнул. — Ну что здесь непонятного? Правила поведения для переселенца. Сверху — на случай переселения к нам, ниже — в третью.

Я всмотрелся внимательнее.

— Какие-то цветы… часы. А при чем здесь постельное белье? У вас его что, не выдают?

— Выдают. Но лучше не оставлять у себя за спиной ничего такого, что носит твой отпечаток.

— Какой отпечаток? Я что, мажусь перед сном ваксой?

Табаки опять посмотрел взглядом старожила. Утомленного многими знаниями.

— Слушай, это элементарно. Берешь с собой все свое и уносишь. Что не можешь унести — уничтожаешь. Но чтобы ничего твоего там не осталось. Вдруг ты завтра помрешь? Хочешь, чтобы твою чашку обвязали траурной ленточкой и выставили на всеобщее обозрение с гнусной надписью: «Мы помним тебя, о, заблудший брат наш»?

Меня передернуло:

— Ладно. Понял. А часы?

«Переселяемому в четвертую группу настоятельно рекомендуется избавиться от любого вида измерителей времени: будильников, хронометров, секундомеров, наручных часов и т. д. Попытка сокрытия подобного рода предметов будет немедленно выявлена экспертом, и, в целях пресечения дальнейших провокаций подобного рода, нарушитель понесет наказание, определенное и утвержденное экспертом.

Переселяемому на территорию 3-й группы, иначе именуемой „Гнездовищем“, рекомендуется иметь при себе следующие предметы: набор ключей (неважно от чего), два цветочных горшка в хорошем состоянии, не менее четырех пар черных носков, охранный амулет-противоаллерген, беруши для ушей, книгу Дж. Уиндема „День Триффидов“, свой старый гербарий.

Переселенцу вне зависимости от места переселения рекомендуется не оставлять на покидаемом участке одежду, постельное белье, предметы домашнего обихода, предметы, созданные лично переселяемым, а также органику — волосы, ногти, слюну, сперму, использованные бинты, пластыри и носовые платки».

Ночью я не спал. Слушал дыхание спавших и смотрел в черноту потолка, пока он не побелел и на нем не проступили знакомые трещинки. Тогда я подумал, что вижу их в последний раз, и в последний раз пересчитал. Циферблат больших настенных часов тоже сделался виден, но на него я специально не смотрел. Это была самая невыносимая ночь из всех, что я провел в Доме. К подъемному звонку я был уже наполовину одет. Сборы заняли десять минут. Я упаковал в сумку смену белья, пижаму и учебники, постаравшись оставить все, на чем красовались номера. Акула, как я и думал, не пришел в назначенное время. Группа уехала завтракать без меня. Они вернулись и уехали на уроки, а его все не было. Ни в десять, ни в одиннадцать, ни в двенадцать.

К половине первого я изгрыз все ногти, изъездил спальню вдоль и поперек раз двести и понял, что вот-вот сойду с ума. Достал «инструкцию переселенца», перечитал ее и содрал с кровати постельное белье. Упаковав его, собрал все салфетки, находившиеся поблизости от моей кровати и тумбочки. Остановил часы и спрятал их на дно сумки. Вытащил из тайника сигареты, закурил и уже начал прикидывать, как бы соорудить из подручных средств гербарий, когда наконец объявился Акула. С угрюмым Ящиком в качестве грузчика и с Гомером в качестве провожающего. Но Гомер проводить меня с достоинством не сумел. Его слишком потрясла зажженная сигарета. Увидев ее, он сбежал почти сразу. Даже не попрощался. Акула сигарету проигнорировал, зато спросил, какого черта я ободрал постель.