Читать интересную книгу Дурочка - Дора Карельштейн

Четвёртая группа – последняя группа.

Это были люди, которые являлись последними буквально.

Хуже их не было.

Сюда в частности относились Иван и Марфа, которые жили на окраине в какой-то развалюхе и имели двух взрослых дочерей.

Эта семейка вызывала отвращение и насмешки у всех обитателей Пихтовки.

Там пили все вместе – родители и дочки.

Там можно было купить самогонку, и там собирались все «последние».

Потом Ивана забрали на войну и через какое-то время он начал присылать из Берлина посылки.

В Пихтовке начался ажиотаж!

Марфа и дочери стали разгуливать по деревенской грязи в сапогах и шикарных длинных ночных сорочках с кружевами, в утренних пеньюарах самых нежных тонов, поливали себя одеколоном и благоухали на всю деревню.

Пьянки и гогот в развалюхе стояли сутками.

Вскоре, однако, как и подобает, наступило возмездие!

Вернулся Иван…

Не застав, награбленное им «на поле брани» в богатых берлинских семьях, он чуть не убил трёх дам.

День Победы!

Мечта и надежда бесконечных четырёх голодных военных лет.

Жизнь, подчинённая одной фразе: «Всё для Победы!»

Он наступил, День Победы, и запомнился мне так.

У нас в избушке была печка с плитой, на которой мы готовили еду.

В холодные морозные дни мы что-нибудь стелили на плиту и сидели на ней, чтобы согреться.

Видимо 9 мая в Сибири ещё не лето. Мы, как раз, сидели на плите, когда услышали по радио сообщение о Победе.

В это время прибежала мама, чтобы обрадовать нас, а мы, заслышав её шаги, сорвались навстречу…

Мы с двух сторон ринулись на дверь, она вырвалась и по очереди ударила всех!

Мы, как горох, посыпались на пол и одновременно плакали и смеялись.

Таким он остался в моей памяти, этот день Победы!

После него особых изменений не наступило.

Жизнь в Пихтовке протекала по своим канонам, и самым большим событием было возвращение Марфиного Ивана и бои местного значения в развалюхе, сопровождавшиеся криками и матом на всю деревню.

На что в Пихтовке с интересом взирали, матерились и со смаком сплевывали.

Бушевавший Иван постепенно смирился, и весёлый притон продолжил свою буйную жизнь.

«Герой» Красной Армии, обливаясь потом и наливаясь самогоном, сидел во главе стола и не жалея мата, рассказывал чудеса про жизнь в «Европах».

Однако, самое интересное заключалось в том, что количество награбленного позволило семейке поменять приоритеты.

Пьянство уступило первенство жадности.

«Доблестные победители» открыли в Пихтовке торговлю товарами, бывшими в употреблении у врага, добИтого в «собственном логове».

Как вещали репродукторы, напоминавшие формой большую чёрную тарелку и именуемые в Пихтовке «тарелочками»

У победителей, облачённых в трофейное бельё, на лицах светилось чувство собственного превосходства и нескрываемого презрения ко всем жителям Пихтовки и Берлина.

Война подняла их материальный и моральный уровень на недосягаемую высоту!

Особенно если линией отсчёта иметь в виду развалюху.

Когда мне было примерно 10 лет, в мою жизнь вошёл ещё один прекрасный человек.

Я познакомилась с Дорой Исааковной Тимофеевой, политической ссыльной, потомственной Ленинградкой, прошедшей сталинские лагеря.

Она, как и Анна Исаевна Дорфман, одарила меня своей дружбой.

Мою сестричку Броню она называла чалдонкой, имея в виду её Сибирское происхождение, а мне рассказывала, что такое на самом деле Сталин и сталинизм.

Рассказала, как и за что она попала в Сибирь.

Дора Исааковна работала в научно-исследовательском институте.

Однажды, (это были 37-е годы) мирно беседуя, одна сослуживица спросила Дору Исааковну какой бы вариант она выбрала: самой быть арестованной, или носить передачи мужу…

Так как Дора Исааковна любила своего мужа, то ответила, что выбрала бы первый вариант, если бы уж такая беда должна была случиться в её семье…

Через несколько дней Дора Исааковна Тимофеева, научный работник, биолог стала «врагом народа» и на долгие годы была оторвана от жизни и вела борьбу за выживание в среде уголовников, убийц, а также невинных, как она сама, людей.

Увы! Через некоторое время такая же судьба постигла и её мужа, и они никогда больше не встретились, так как муж живым из лагеря не вернулся.

С Дорой Исааковной мы поддерживали связь и после ссылки.

В мои лучшие годы, когда я училась в Ленинграде, она, влюблённая в свой город, вернулась из ссылки после смерти ненавистного ей тирана и снова получила возможность жить в Ленинграде. Она устраивала для нас экскурсии и дарила нам красоту этого несравненного города.

И, как в доброй сказке, она была гостьей на моей свадьбе в Ленинградском Дворце Бракосочетания на улице Петра Лаврова.

Потом не лучшие мои годы в Минске незаметно потушили переписку и я с печалью думаю о том, что никогда больше не увижу и не услышу Дору Исааковну, встреча с которой явилась вторым подарком моей судьбы.

Так получилось, что я ничего не знаю о ней. А значит, мне не пришлось быть на её похоронах, и поэтому во мне ещё долго будет жить неясная надежда на то, что она долгожитель и продолжает жить в своём любимом Петрограде.

Я не хочу наводить справки и не хочу знать, когда её не станет, или…уже не стало.

Иногда хочется не знать…

СОН ПЯТЫЙ.

– ГОСПОДИ! Почему ты никого не карал и никого не спасал, когда дети твои миллионами истребляли друг друга?

– Я давал им свободу выбора.

– Почему допускаешь ты, ГОСПОДИ, что толпы идут за безумцами и, выполняя их волю, убивают друг друга?

– Чтобы знали, что у них есть свобода выбора!

– Не идём ли мы к концу света, ГОСПОДИ?

– НЕТ… ИЛИ ДА… смотря как, используете вы СВОБОДУ ВЫБОРА…?!

Был ещё один человек, осветивший пихтовские годы.

Каждое моё возвращение домой после уроков превращалось для меня в испытание, т.к. по дороге домой мальчишки развлекались тем, что издевались надо мной.

Не зная ещё, значения слова антисемит, они были таковыми с десятилетнего возраста.

Особенно грозным для меня был некий Гайдышев, белобрысый верзила, который на уроках стрелял из рогатки и краснел от напряжения, когда надо было сложить пару чисел.

С появлением в классе новенькой, он был приручен, превращён в Гайдышёнка, никогда меня больше не трогал и запретил кому бы то ни было обижать меня.

И всё потому, что со мной стала дружить новенькая.

Её звали Люся Курносова. Внешность у неё была необыкновенная.

Русая коса доходила до бёдер. Никто из нас никогда не видел такой красивой, длинной и толстой косы.

Впереди волосы были совсем светлыми и поэтому густые чёрные брови, из-под которых серьёзно смотрели зелёные строгие глаза, казались неожиданными.

Папа у неё был новым начальником милиции. Мама-продавец в магазине.

Жили они, разумеется, в спец квартире.

Люся ходила в школу в узкой юбке и кителе, пошитых из шикарной ткани для полковничьей формы. Костюм сидел на ней безупречно.

Нельзя себе было представить в те времена что-нибудь более совершенное, чем Люся Курносова.

С Гайдышевым немедленно случилось то, что теперь назвали бы – обалдел!

Она же, сразу небрежно назвала его Гайдышёнком.

И до конца нашей Пихтовской жизни он был её безропотным денщиком.

Несмотря на то, что я была ссыльная, затравленная, плохо одетая, однако блистательная Люся Курносова выбрала лучшей подругой меня.

Я, как ссыльная, каждый месяц ходила отмечаться в милицию, где начальником «работал» Люсин папа, и, тем не менее, я приглашалась к ним домой.

Меня подкармливали и любили.

Ни отец, ни мать, ни Юлька – сестра Люси, никогда не дали мне понять, что мы разного поля ягоды!

Это был единственный дом, где я чувствовала себя хорошо, и где мы с Люсей веселились и жили, как живут обычные девочки.

Мы вместе взрослели, доверяли друг другу свои первые тайны и мечты о будущем и о любви.

Судьба благосклонна ко мне на встречи со светлыми людьми.

Люся Курносова – одна из них.

Она скрасила мне сибирские годы, помогла перестать чувствовать себя «гадким утёнком», хотя слишком рано и слишком многие вдалбливали мне, что я не лебедь, а гадкий утёнок, поэтому навсегда подрезали крылья.

СОН ШЕСТОЙ.

– Скажи, ГОСПОДИ! Что такое идеальное общество?

Ради него погибли миллионы!

– Идеальное общество! ?

Это выдумки… Такого никогда не было, нет и быть не может… Пока!

«НЕ УБИЙ!» – вот идеал для общества!

Путь к нему не должен быть покрыт горами трупов, захлебнувшихся в реках крови.

В идеальном обществе Бог – не религия, шагающая по трупам и религия – это не Бог!

Бог объединяет. Религии разъединяют!

Разве не равны все Люди Земли!

Разве не дети они ЕДИНОГО БОГА!

Но не надо доказывать это кострами и висельницами!

Верующий – не фанатик, с кровавой пеной у рта, перерезающий горло ближнему своему, чтобы обратить его в "истинную " веру.