Актерство мое проявилось рано, но наипаче выразилось в столкновении с Жирдяем. Немного выше, из сна моего, вы уже поняли, что за тип был этот Жирдяй. И долго носил я в себе жажду отмщения, лелея ее, как добрая мать младенца.
Случай представился, когда мы уже ходили в школу, и учитель у нас был Бес. Такое прозвище ему дали ученики за вздорный характер, а звал его так весь город.
Жирдяй к этому времени то ли под воздействием папиного ремня, то ли маминых истерик, прекратил жирдяйство и стал пай-мальчиком, отличником. Он беспрестанно заискивал перед Бесом, и тот легко проглотил наживку, ставя Жирдяю жирные «пятерки».
А надо вам сказать, что я, упражняясь потихоньку в одиночестве, выучился прекрасному искусству: подражанию чужим голосам.
Мне казалось забавным пугать на рынке торговок, крича голосом милиционера: «Кто тут без разрешительной?». Или в автобусе голосом кондуктора: «Билетики, пожалуйста!». И я никого, даже мать, не посвящал в открывшийся во мне Божий дар, хотя, конечно, частенько подмывало похвастать.
Вспоминая горький вкус во рту, я с ненавистью смотрел на ангельски-склоненную над тетрадкой кудрявую голову Жирдяя. Да, он больше не задирал меня, не обзывал «Тупицей», даже угостил однажды вафлей. Но та бутылочка с желтой жидкостью плавала перед моими глазами.
— С потолка, словно с небес,
Появился в классе бес.
Сказал я голосом Жирдяя. Очень нетрудно было его сымитировать: детский, но уже ломающийся голосок.
Бес стремительно повернулся на каблуках, настороженно посмотрел на Жирдяя.
— Вы что-то сказали, Смаков?
— Ничего, — растерянно проговорил Жирдяй.
Бес провел рукой по лбу, вытер испарину и отошел к окну. Жирдяй снова принялся писать в тетрадке. Сонно жужжали мухи, где-то лениво лаяла собака.
— Напугал всех, наорал
И в дневник потом насрал.
Бес подскочил к Жирдяю, отвесил ему подзатыльник, вырвал тетрадку и, трясясь, как припадочный, брызжа слюной, завопил:
— Вон отсюда!
Жирдяй что-то лепетал, плакал, но учитель был неумолим.
Так я одним махом убил двух зайцев: отомстил обидчику и осознал свое предназначение.
2
Мать моя — работница Прачечной № 5 (где в нашем городке другие четыре прачечные — не знал даже мэр), не одобряла моего лицедейства, так как желала, чтобы я стал сантехником.
— Сантехники всегда будут иметь кусок хлеба, — говорила она, заглядывая в мою комнатушку. — Тьфу, дурак!
Ей не нравилось, что большую часть времени я проводил перед зеркалом, кривляясь. Вернее, она думала, что я кривляюсь, на деле же я оттачивал мастерство лицедея.
«Кусок хлеба, — думал я, глядя на аристократическую белизну моих рук, — Да как потом есть этот хлеб, держа испачканными в нечистотах пальцами?»
Мать еще говорила, что «эта дурь» у меня от отца. Я не раз пытался выяснить у нее, кем же был мой отец, но ничего, кроме ругательств, не добился. И все-таки я любил мать, надрывающуюся в прачечной ради жалких копеек.
А зеркало тем временем заменило мне друзей и подруг, хотя однажды и напугало едва не до смерти.
Вот как это произошло.
Я учился тогда презрительно улыбаться, искривлял губы и так и этак, но улыбка отчего-то получалась жалкой, а вовсе не презрительной.
Я старался изо всех сил, подходил к зеркалу вплотную или отступал на метр — два. Наконец, встал спиной и, стремительно повернувшись, улыбнулся.
О!
На меня, сдвинув брови, глядел исподлобья вроде бы я, но почему-то незнакомый и страшный.
— Здравствуй, Сережа, — услышал я хриплый шепот.
Я вскрикнул, и в зеркале появилось мое отражение.
— Кто ты? — прошептал я.
Незнакомец снова появился, и на этот раз в уголках его рта поселилась презрительная усмешка, та самая, что никак не давалась мне.
— Ты знаешь.
— Откуда?
Незнакомец захохотал.
В страхе я выскочил из комнаты, пробежал по темной улице и, забравшись под старые качели, долго сидел там, дрожа. Только когда с поздней смены пришла из прачечной мать, я отважился вернуться домой и первым делом завесил зеркало простыней. Я не знал тогда, что так поступают, когда в доме покойник.
Через неделю погибла моя мать. Мне сообщили, что в прачечной что-то произошло с электропроводкой, ну и… Я был вынужден удовлетвориться этим «ну и…». А что еще мог сделать семнадцатилетний подросток?
К чести мэрии и начальства прачечной, должен сказать, что мне выплатили компенсацию — немного, а все-таки.
Стоя у свежей могилы под проливным дождем, я решил навсегда уехать отсюда. Неважно куда — просто уехать.
3
Я уехал в Т… и поступил там в театральное училище. Это так говорится — «поступил» — просто и легко. На деле же мне пришлось поднапрячь все душевные и физические силы.
Ректор училища не желал видеть во мне актера.
— Шли бы вы, молодой человек, работать на завод, — сказал он, глядя на меня своими рачьими глазами, — Думаю, в вас там больше нуждаются…
«Как на завод?» — чуть не воскликнул я. А как же бессонные ночи у зеркала, а как же осознание моего предназначения, в конце концов, а как же моя полная беспомощность в иных сферах, кроме лицедейства?
— Шли бы вы, молодой человек, работать на завод, — задумчиво произнес я голосом ректора.
Тот вздрогнул, но тут же сказал:
— Это попугайство, мой друг, а вовсе не искусство.
Тогда я применил последнее средство. Я достал из портфеля пухлый сверток — всю компенсацию «за мать».
Брови ректора полезли вверх, на лицо вскочило капризно-недоумевающее выражение, а похожая на ветвь старого дуба рука тем временем медленно открывала нижний шкафчик в столе.
Я, слегка перегнувшись, положил сверток в шкафчик.
Так моя мать, всей душою ненавидящая лицедейство, ценою жизни своей купила мне возможность этим самым лицедейством заниматься.
4
И тут я узнал, что в мире существуют Гамлет, Отелло, Король Лир, Чацкий, Хлестаков, Фрэд Кларк, Ромео, Царь Эдип…
Мне стало страшно: я совсем не так представлял себеэто. Я думал, актерство в большей степени импровизация, а вовсе не заученное бормотание.
Но пришлось смириться. Поначалу было так тяжело, что в засраной общаге училища я не спал ночами, пытаясь выучить крошечную роль, милостиво доверенную мне. Отвыкший от работы мозг отказывался повиноваться, и много раз я был на грани провала.
Выручала природная гибкость и врожденная лицедейская смекалка. Иногда я думаю: уж не Олег ли Табаков мой незаконный папаша? Если кто знает, дайте ему знать. А впрочем, нет, не стоит. С высоты нынешней колокольни я вовсе и не желаю ни с кем знаться.
Так с горем пополам я окончил Т…ское театральное училище и получил синий диплом с серпом и молотом на обложке, а также вкладышем, где черным по белому было написано:
«Решением Гос. Комиссии тов. Антушкину Сергею Леопольдовичу присвоена квалификация: «Актер провинциального театра».
Стоит ли описывать, какое счастье я испытал, наконец-то получив документальное подтверждение своим тайным способностям и надеждам? Достаточно сказать, что в общаге я впервые в жизни пропьянствовал всю ночь с другими, не менее счастливыми лицедеями.
Ближе к утру, подойдя к зеркалу, я получил поздравления от хриплого своего альтер — эго, которого, кстати, к тому времени я совсем перестал бояться.
— Поздравляю, Сережа.
— Спасибо.
— Не благодари, ты все сделал сам.
Не поняв, что хриплый имеет в виду, я подошел к столу, выпил из горлышка «смирновки» и присоединился к спящим вповалку однокашникам.
Уже потом, протрезвев и вспомнив ночной разговор, я задумался: а не имеет ли отношение мое альтер — эго к гибели моей матери, получению мной за нее компенсации? Спросить было некого — хриплый больше не появлялся.
Тогда еще существовала практика распределения и меня направили в Ж… Не тот Ж…, где я провел скучное свое детство, а в другой, А…ной области.
Ж…ский драматический поразил меня своей величиной и красотой. Здание в два этажа, на крыше — вздыбленный конь, просторные гримерные, до черта всякого театрального скарба.
Директор Килкин встретил меня приветливо, но ролей значительней Скалозуба не давал.
Я стал примой только тогда, когда в моей жизни появиласьона.
5
Она — это Ада Серапионовна Модистова, любительница театра и жена могущественного в Ж… чиновника. Чиновник сей, при всей своей госзначимости, был совершенным импотентом, и смотрел сквозь пальцы на любовные интрижки жены.
Ада Серапионовна покорила меня сразу и целиком: словно в адскую геенну, я проваливался в ее благосклонное и весьма настойчивое внимание. Она была старше меня на десять лет, тучна, как корова, с тремя подбородками и оспинами на широком лице, но не более чем через неделю мы уже жили вместе в домике на две семьи в центре Ж…