Читать интересную книгу Изабель - Жан Фрестье

Почему я настаивал на разводе? Не знаю. Я не испытывал недостатка в женщинах, а под предлогом, что мне не дают развод, чувствовал себя свободным от каких бы то ни было обязательств. Мои отношения с женщинами носили легкий и непринужденный характер. И все же при одной мысли о том, что я так легко позволил себя одурачить, у меня все закипало внутри. В конце концов мне захотелось спокойной жизни. Наступил момент, когда постоянная зависимость от чужой воли стала для меня поистине невыносимой.

Положа руку на сердце я должен признаться, что Соня не требовала от меня слишком много. И конечно, ничего из того, чтобы задело бы мое мужское достоинство. Она лишь хотела сохранить — и прежде всего для себя, а не для окружающих, — какую-то видимость семьи, которая в ее глазах была защитой от всех жизненных передряг. Она была беженкой. Потеряв в раннем возрасте мать, такую же беженку, как и сама, она оставила себе ее фамилию. Ей довелось хлебнуть немало горя в чужой стране. Я часто забывал об этом важном обстоятельстве, рассуждая, как узколобый демагог. Стоило бы мне только захотеть, и мы зажили бы с ней вполне счастливо. Она никогда не попрекала бы меня за грешки на стороне. Но и мне пришлось бы, в свою очередь, закрывать глаза на ее склонность к торговле своим телом, что, как мне тогда казалось, было у нее в крови. И я ничего не смог бы поделать. Если она чего-то хотела, то в нее словно вселялся дьявол. Я чувствовал в этой женщине такую упрямую волю, перед которой ничто не могло бы устоять. В то время (и это длилось целые семь лет) она удерживала меня с таким упорством, что я только диву давался.

Время от времени я соглашался, чтобы доставить ей удовольствие, принять от нее какой-нибудь скромный подарок — галстук или рубашку. Она всегда упрекала меня в том, что я не слежу за своим внешним видом. Надо признаться, что она была права. В то время у меня было всего лишь два поношенных костюма. И к тому же ей приходилось пришивать к ним пуговицы.

Я вспоминаю вечер, когда после обеда она взялась пришить пуговицу к моему пиджаку. После того как она закончила свою работу, я надел пиджак.

— Подойди поближе. Нет, ты не должен ходить в таком виде. Сними-ка брюки.

Я возмутился.

— Как? Ты стесняешься показаться передо мной в трусах?

— Ничего подобного. Это будет слишком много для одного вечера.

— Не беспокойся и давай-ка сюда брюки.

Бурча что-то себе под нос, я стянул штаны. И вот, с иголкой в руках, она сидит в низком кресле. А я стою перед ней в одном пиджаке. Поглядев на себя в зеркало, я чуть было не расхохотался, увидев мужской вариант Психеи, чьи изображения украшали стены домов терпимости в двадцатые годы. В приталенном пиджаке, из-под которого выглядывали длинные волосатые ноги, я был похож на какое-то странное насекомое. Для полноты картины я даже взмахнул руками. И тут я понял, насколько отталкивающее зрелище представляет собой полуголый мужчина. Мне не понять женщин, старающихся во что бы то ни стало приручить столь омерзительных на вид представителей животного мира.

— Порядок! — воскликнула Соня. — Осталась одна ширинка!

— Что? Какая еще ширинка?

— Да так, ничего, тебе послышалось.

Ну и дела! Она дошла до того, что отпускала при мне пошлые намеки! Этого вполне можно было от нее ожидать. Я продолжал смотреть в зеркало, но уже не на свое отражение. Соня штопала мои брюки, усевшись в кресло так, чтобы юбка задралась у нее до самого пупка. Возможно, она только делала вид, что работала иголкой с ниткой. Похоже, она хотела возбудить меня. Невероятно! Когда ей что-то нужно, она, не задумываясь, пускает в ход самый избитый прием. В первую секунду меня охватил гнев. Но тут же я понял ее: в своем безумном желании во что бы то ни стало заполучить мужика в дом она была готова пойти на любые крайности. Я мог делать с ней все, что только мне заблагорассудится, и не встретил бы никакого сопротивления с ее стороны. Что нового я мог бы добавить в список приемов, придуманных маркизом де Садом? Нет, нельзя и на секунду давать волю своему воображению. Глазом не моргнешь, как окажешься в ловушке. Не говоря ни слова, я вышел в соседнюю комнату. Сидя в своей кроватке в обнимку с двумя куклами и книжкой с картинками, Изабель нисколько не удивилась появлению странного насекомого в приталенном пиджаке. Она спросила: „Ты останешься сегодня у нас ночевать?“ В тот момент я подумал, — возможно, напрасно, — что и здесь на меня устроена западня. Ребенок не мог сам придумать такие слова. Мне это показалось еще омерзительнее, чем задранная до пупка юбка. Я поспешил натянуть брюки и был таков.

Соню можно было бы назвать святошей. Такие люди как бельмо на глазу: они мешают всем жить. И все же больше всего я удивлялся ее смирению. Однажды лет десять назад я не выдержал и выложил все, что знал о житиях святой Сони. Должно быть, я перебрал спиртного, поскольку разошелся так, что не мог остановиться. На голову Сони вылился целый ушат грязи. Я оскорблял ее как только мог. Я приписал ей все заразные и венерические болезни, чесотку и педикулез. Я обвинял ее во всех смертных грехах и пороках. И все же больше всего досталось ее внешности: я обозвал Соню косой ведьмой с обвислой грудью. И когда, исчерпав весь известный мне запас грубых слов, я утомился и умолк, она смиренным тоном произнесла: „Да, я и в самом деле такая. И, представь себе, я обожаю свою дочь“.

Соня была чересчур заботливой матерью. Еще год назад, пока дочь не устроила скандал, она каждый вечер мыла Изабель в ванной, посыпала ей зад тальком, вычищала ушные и носовые отверстия маленькими палочками с ватными тампонами на кончиках. Ни разу в жизни она не разрешила дочери убрать за собой тарелку или вытереть пыль с мебели. Ей хотелось, чтобы с годами дочь превратилась в совершенное существо, но, в силу своего ограниченного мышления, полагала, что этого можно добиться, если будет дрессировать ее, как породистого щенка. Даже на образование дочери она смотрела так, словно выбирала для своего пуделя яркий кожаный ошейник. В довершение всего, она отдала дочь в школу, где обучали хорошим манерам. Соня из кожи вон лезла, чтобы облегчить Изабель жизнь. И вот настал день, когда она вдруг заметила, что дочь давно выросла из пеленок, за ней гуртом ходят парни, словно кобели, почуявшие запах суки. Как всякая женщина, Изабель испытывала потребность в мужской ласке. Материнское чутье подсказывало Соне, что Изабель теперь походит на отзывчивое на ласку животное, которое не терпит грубого обращения. К тому же дочь была склонна впадать в уныние. Впрочем, слишком громко сказано, чтобы Соня могла понять, какие перемены произошли с ее дочерью. Скорее всего, она едва о чем-то догадывалась. И все же самые плохие предчувствия не обманули ее: Изабель ускользала из-под неусыпного контроля.

И вот когда я пожалел Соню: ради дочернего блага она была готова пуститься во все тяжкие.

Я был не прав, причислив Соню к смиренным ангелам. Напротив, эта женщина была помешана на гордыне. Понимая, что не в силах чего-то добиться в жизни, она родила (с помощью меня или какого-то другого мужчины) ребенка, которого решила превратить в своего двойника, послушного робота, с единственной целью — отыграться за собственные неудачи. Это весьма опасный путь. Если Соня вовремя не опомнится, то однажды Изабель морально уничтожит ее».

Поль закрыл тетрадь в четыре часа утра. В доме стояла мертвая тишина. Он с головой ушел в работу. Похоже, он решил навести порядок в своем прошлом. Поль описывал историю, лишь отдаленно напоминавшую ту, что он пережил. Со вчерашнего дня что-то изменилось в его доме. И тишина вокруг была уже совсем другой. К чему обманывать себя: причина одна — присутствие Изабель. Лучше спокойно все обдумать. Случалось и раньше, когда, услышав чьи-то шаги возле дома, он вставал и подходил к окну, чтобы посмотреть, кто там бродит среди ночи. Чаще всего шум поднимала вспорхнувшая птица или юркнувшая в подпол крыса. Вот и сейчас он решил узнать, все ли в порядке. Его не мучили ночные страхи, но у одиночества есть свои границы. И важно заранее знать, где они пролегают.

Он вышел из кабинета в коридор и заглянул в комнату, где спала Изабель. Она забыла прикрыть ставни. Полю было достаточно проникавшего в комнату белесого света луны, чтобы различить контуры вытянувшегося на кровати человеческого тела. Он тихонько придвинул к себе стул, смахнул с него на пол майку и джинсы и присел, словно собирался дежурить здесь до утра. Она лежала перед ним, едва прикрытая простыней, из-под которой высовывалось обнаженное плечо. Копна пшеничных волос прикрывала ей лицо, а одна нога свешивалась с кровати. Полю захотелось прикоснуться к этой стройной ноге, невольно напомнившей ему ночь в пригороде Туниса, где он гостил у своих друзей. Ему тогда не спалось, и он решил заглянуть в комнату к соседке, высокой стройной брюнетке, с которой накануне танцевал весь вечер. Как ему показалось, девушка благосклонно принимала его ухаживания. Он вспомнил, как разбуженная среди ночи красотка вначале испугалась, а затем рассердилась. Он и сам был смущен, но не поднятым шумом, а унижением, испытанным после того, как молодая женщина, спросив: «Кто здесь?» — бросила ему в лицо: «Пошел вон». Поведение той давно забытой девицы открыло Полю глаза на то, что он ничуть не умел разбираться в людях, а жил в придуманном мире. Он и раньше догадывался об этом, но не хотел признаться даже самому себе. Впоследствии, когда он вспоминал этот случай (на следующее утро брюнетка не показала и виду, что между ними что-то произошло, а, напротив, была с ним подчеркнуто любезна), он убеждал себя в том, что не учел фактор неожиданности. Ему повезло бы больше, если он сначала постучал бы в дверь, а затем банальными словами, за которые почему-то цепляются люди, чтобы соблюсти какие-то нелепые условности и не уронить собственного достоинства, попытался бы навести между ними шаткие мостки. И все же сколько бы он себя ни убеждал, он знал, что столкнулся с жестокой реальностью: мы смертельно переживаем, если кто-то дает нам от ворот поворот. И если после того, как вам откажут в первую ночь, к вам вдруг проявят милость, то у вас все равно останется горький осадок в душе.