Падашер знал не только величие и славу, в его истории — как и в истории любого торгового города — имелись и тёмные пятна. Войны проносились над его улицами, иногда до основания снося крепкие стены и застилая небеса заревом пожаром. Пару раз в городе свирепствовала чума, а Хозяйка Холера, младшая из дочерей Умбарта и Эсамель, заходила в Падашер достаточно часто, и редко уходила без многочисленных людских жертв. Каждый раз город отстраивался вновь, подобно тому, как старый трухлявый пень пускает молодые побеги, из которых может вырасти новое крепкое дерево, но останки этого пня ещё довольно долго мозолят глаза всякому, кто захочет смотреть на заплесневелую, покрытую мхом и подозрительного вида грибами корягу.
Именно такой корягой, или же уродливым наростом на теле прекрасного города, был Гадюшник. О, когда-то эти места носили совсем другие названия, прекрасные и чистые, но те дни давно прошли, и сейчас здесь обретался сброд, который нигде больше не желали видеть: продажные женщины, их хозяева, воры и убийцы, подлецы разновсяческих мастей и просто нищие, не способные заплатить городские подати за проживание даже в самой захудалой мазанке из глины и веток на окраине Падашера. Сюда сборщики налогов не заглядывали, а стража иногда на несколько часов заскакивала самым большим отрядом, какой только могла собрать, и всегда покидала эти места до наступления темноты.
Болтали, что как-то раз Кехт Маленький — сын жрицы великой богини Эсамель и знатного вельможи, служивший десятником в страже у Западных врат, — побился об заклад, что пройдёт Гадюшник из конца в конец в одиночку. Конечно, днём — ночью даже Кехт Маленький, забияка из забияк, сюда не совался. Сказано — сделано: Кехт потратил весь день, но к закату вышел на Дворцовый тракт из узких улочек Гадюшника. Долго потом праздновал, бахвалясь своей смелостью и удачей: раздал нищим угощение из трёх баранов, жареных на вертеле, и нескольких котлов риса; выпил полбочки вина и помочился на статую Великого Подающего, за что был задержан и препровождён в тюрьму, где пробыл полгода и вышел исхудавший, но не поумневший. И лишь много позже стало известно, сколько его почтенная матушка отвалила серебряных дисков главарям банд Гадюшника, чтобы те присмотрели за её беспутным сыночком.
Попасть в Гадюшник простому, не слишком-то доброму падашерцу было несложно, а вот выбраться отсюда могли считанные единицы. Впрочем, не все стремились выбираться. Некоторые с комфортом устроились среди отребья и подлецов — разумеется, сами превратившись во что-то из вышеназванного. Лишь по ночам выбирались они из своих нор, шастая по городу, подобно нечистым животным, наводя страх на богатые кварталы, бессовестно обирая бедняков и вовсю буйствуя, показывая свою нечестивость и прославляя человеческие пороки… По крайней мере, так живописали обитателей Гадюшника летописцы последних семьдесят-восемьдесят лет.
Казалось просто невероятным, что подобная язва могла просуществовать в прекрасном городе Падашере столько времени, что Правители Падашера, люди благороднорожденные, справедливые и честные, не выжгли её калёным железом, не бросились в ноги Великому Подающему и не вымолили себе пару колонн тяжело бронированной пехоты, чтобы навеки истребить саму память о Гадюшнике и вызвать этим облегчённый вздох всех добрых горожан. Но… третий Правитель подряд медлил, а Гадюшник процветал, распространяя вокруг себя отвратительное зловоние. По крайней мере, так утверждали всё те же летописцы. И в данном случае (с определёнными оговорками) им можно было даже поверить… По крайней мере, однажды Кехт Маленький решил на спор просидеть в городской канаве три часа. Но спор продул, не прошло и часа, ибо подобное зловоние выдержать не мог никто, даже Кехт Маленький.
— Ну жизнью своей тебе клянусь, Скорпион, всё было, как я говорю!
Утро выдалось прохладным. Да, конечно, вскорости сияющий глаз Хольтара должен был пристально посмотреть на славный торговый город Падашер, заставив воздух колыхаться ленивым маревом, а каменные стены домов — обжигать неосторожных, рискнувших к ним прислониться. Но пока ещё ночь не сдала окончательно своих позиций, и горожане спешили этим воспользоваться. Кто-то торопливо бежал на работу в лавку или портовые доки, кто-то нёс с базара тяжёлые корзины, а кто-то просто вышел на улицу и наслаждался лёгким утренним ветерком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
К числу последних относился Кайл по прозвищу Скорпион, главарь не самой большой, но достаточно спаянной и жестокой разбойничьей шайки.
Ночь у Кайла выдалась относительно спокойной. Некий заправила из гильдии сукноделов нанял его, чтобы припугнуть парочку конкурентов, но это заняло немного времени. Остаток ночи он просидел в «Пьяном черепе», откуда его и вытащил один из подчинённых, прибывший к главарю с поразительными новостями. В «Череп» пускали не каждого, поэтому парень терпеливо стоял возле входа, пока вышибалы не нашли Скорпиона и не растолковали ему, что к чему. Зато теперь слова сами рвались из переполненной эмоциями груди:
— Останавливает этот раб карету возле самого берега, там ещё заросли жимолости рядом, я аккурат в них с селяночкой одной и кувыркался. Она замужняя, но мужик у неё — тюфяк тюфяком: берёт бабу на ярмарку, а следить за ней и не думает даже, в кабаке зенки заливает…
По лицу Скорпиона никак нельзя было сказать, интересует его эта история или, наоборот, заставляет отчаянно скучать. Привычку скрывать истинные чувства в обществе себе подобных отбросов Кайл завёл ещё в раннем детстве, когда его хорошенькая мордашка доставляла немало хлопот. Впрочем, довольно скоро к мордашке стали прилагаться крепкие кулаки, а потом её и вовсе испортил шрам, тянущийся теперь от левого уха к подбородку. Любители сладких мальчиков прекратили обращать внимание на Кайла. Он, правда, их не забыл, и со временем рассчитался с каждым, кто осмелился его домогаться.
Когда из канавы выловили все части тела последнего насильника, репутация у Скорпиона установилась… определённая. И очень-очень прочная. Кайла оставили в покое не только поклонники детской и мужской красоты, но и недоброжелатели, мечтающие о том, как красиво Скорпион смотрелся бы на колу или на виселице. Сам Скорпион посмеивался — его всё устраивало. Тем более, что в процессе выстраивания своей репутации он обзавёлся не только врагами, но и полезными друзьями. Такими, например, как хозяин «Пьяного Черепа».
Таверна «Пьяный Череп» была хорошо известна не только Гадюшнику, но и всему городу, хотя мало кто имел возможность (либо же несчастье) похвастаться её посещением. Здесь собирались как раз те мерзавцы, которые смогли преуспеть в Гадюшнике: лучшие профессиональные убийцы, главари самых известных банд, удачливые грабители, не гнушавшиеся при случае омыть руки в крови жертвы, но при этом с удивительным постоянством ускользавшие из рук городской стражи… Приглашение хозяина таверны, Аштаркама, посетить стены его заведения считалось наивысшей честью и признанием для преступника. Так что у Кайла Скорпиона, здешнего завсегдатая, имелись все основания гордиться собой.
Располагалась таверна в подвале полуразрушенного дома, посему внутри всегда царила приятная прохлада. Внутри вели стёртые от времени ступени, на первой из которых всегда стоял и лениво взирал на мир вышибала, готовый в равной степени выполнить мелкое поручение хозяина либо же приструнить незадачливого идиота, рискнувшего нарушить покой посетителей. Сейчас он застыл каменным изваянием возле чаши из человеческого черепа, до глазниц наполненной креплёным вином. Поговаривали, будто вино отравлено, и поэтому никто, кроме глупых мух и ос, не решался его отведать. Несколько мух, невзирая на ранний час, уже плавало в кроваво-красной жидкости, подтверждая страшные слухи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Выслушав ещё несколько пикантных подробностей о прелестях замужней селянки, Скорпион, не меняя позы и выражения лица, выцедил:
— Твоя баба мне без надобности, Мёрзлый, говори по делу.
Мёрзлый заискивающе закивал:
— Понял, понял… Так вот: карета останавливается возле берега, раб этот чернокожий спрыгивает и идёт дверцу открывать. Ну, мне любопытно стало. Я зазнобу свою придушил легонько, чтоб не мешала, а сам поближе подобрался. Смотрю — а это Кушпа, который у Амбиогла служит! И вытаскивает он, значит, умбартову жратву…