Читать интересную книгу Девушка А - Дин Эбигейл

– Спрячь лицо, – прошептала я ей.

И время тишины закончилось. Я ударила изо всех сил в нижний угол окна. Стекло треснуло, но не разбилось; я ударила еще сильнее, и оно разлетелось вдребезги. Внизу заплакал Ной. В комнате под нами послышались шаги, раздался голос Матери.

На лестнице уже кто-то был. Я попыталась убрать куски стекла, торчавшие из рамы, но один из осколков вонзился мне в ладонь. Их было слишком много, а времени – совсем мало.

Я подтащила одну ногу, оперлась о подоконник, затем – вторую и села лицом наружу. В замке́ заскрежетал ключ – кто-то был уже за дверью. Я велела себе не смотреть вниз. Повернувшись вокруг своей оси, я на мгновенье повисла – туловище было внутри, а ноги уже болтались за окном, в морозном воздухе.

«Нужно будет опуститься как можно ниже, – говорила я когда-то Эви. – Пока не повиснешь на руках – чтобы падать не со всей высоты».

Дверь распахнулась – Отец. Его фигура в проеме. Я соскользнула, но сил, чтобы повиснуть на руках, как мы планировали, у меня не было совсем. Я зацепилась ладонями, но почти сразу упала.

Внизу оказался не бетон, а влажная трава, но земля под ней уже промерзла. Когда я приземлилась, моя правая нога как-то сложилась – так обваливается под своей тяжестью здание с разрушенным фундаментом. Хруст эхом разлетелся по саду. Я упала вперед, и от удара о землю осколок стекла еще глубже вошел мне в руку. Холодный воздух было трудно вдыхать, я плакала и знала, что плачу.

– Вставай же, ради бога! – шепнула я.

Потихоньку выпрямившись, я натянула футболку до колен, и тут в дверях кухни появилась Мать. Я ждала, что она побежит ко мне, но она продолжала стоять. Ее губы шевелились, но я слышала только, как кровь стучит у меня в ушах. Одно мгновенье – последнее, долгое – мы смотрели друг на друга, затем я повернулась и побежала.

Садовая калитка оказалась незапертой. Я проковыляла вокруг дома, держась за стены, выбралась на дорогу и пошла посередине, по белой линии разметки. Вечер был морозным и бархатисто-синим. Я узнавала окрестности: Мур Вудс-роуд, мирные дома, далеко стоящие друг от друга. Окна в сумерках светились, как алтари. Отец скоро догонит меня. Нельзя тратить силы и бежать до чьих-нибудь дверей – он может схватить меня на пороге, прежде чем жильцы успеют открыть. Я так и чувствовала тяжесть его рук на своих плечах. Я закричала, пытаясь дозваться соседей из их гостиных, поднять с мягких диванов, оторвать от вечерних новостей. На деревьях и над парадными дверьми, приветствуя своих обитателей, светились гирлянды. «Рождество…» – оцепенело подумала я.

Дорога, извиваясь, шла под горку, нога у меня подгибалась; я свернула к стене вдоль одной стороны улицы и уцепилась за мокрые камни. Держась для равновесия за стену, я продолжала идти, теперь уже по темной стороне, поскальзываясь на опавших листьях, хрупких от мороза, и подмерзших лужах. Боль ненадолго отступила, я как будто очнулась ото сна; но она вот-вот вернется, и тогда я уже не смогу ее игнорировать.

Показался конец Мур Вудс-роуд. За ним я увидела проносящийся мимо свет – фары. Я рванула на них, руки в примирительном жесте – машина затормозила прямо передо мной. Я опустила их на капот – он был теплым, от моих ладоней на нем остались ржавые отпечатки. Женский силуэт внутри – водитель выбралась со своего сиденья, неуверенно приблизилась ко мне и попала в полосу света. Одетая в костюм, с мобильным телефоном в руках – она показалась мне какой-то необыкновенно яркой и чистой, как гостья из нового ясного мира.

– О господи! – воскликнула она.

– Меня зовут, – начала я, – Александра Грейси. – И больше ничего я вымолвить не смогла. Оглянулась – позади осталась Мур Вудс-роуд, тихая и молчаливая. Я села на дорогу и потянулась к женщине, та дала мне руку, и, пока она звонила в полицию, я так и держалась за нее, не выпуская.

* * *

Я проснулась среди ночи, замерзнув под воздухом, дувшим из кондиционера, и завернулась в одеяло. Снаружи уже рассветало, но транспорт еще не начал ходить. Здорово проснуться вот так – когда до утра еще несколько часов. Утром станет лучше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Уже почти провалившись в сон, я вдруг напряглась. Вспомнила, как падала из окна пятнадцать лет назад. Удар о землю – полусон-полувоспоминание. Колено пронзила фантомная боль. Мать в дверях кухни. Я перевернулась на другой бок. Я стою в саду в неясном свете зимних сумерек, на мне – грязная футболка и больше ничего. Нога волочится сзади, как цепь с ядром. Матери ничего не стоило меня остановить. На этот раз – во сне – я расслышала, разобрала за стуком собственного сердца: «Беги», – вот что она сказала.

Далеко, к северу отсюда, для нее уже готовили могилу, орудовали лопатами в теплом, розовом рассвете – чтобы похоронить ее, прежде чем взойдет солнце.

Она сказала:

– Беги.

2. Итан (Мальчик А)

Итан перезвонил мне прежде, чем умолк будильник. Мой брат уже совершил пробежку по берегу реки и сейчас кормил собаку, жарил яичницу – в общем, на слух его утро казалось идеальным, как рекламный ролик.

– Ну, рассказывай.

И я рассказала. Ему понравилось, что в коробке с вещами Матери обнаружилась статья о его работе; Итан попросил меня зачитать ее, чтобы понять, о каком именно проекте идет речь.

– А, этот… Ну так это ж старый проект.

– Хорошо, что Times и твои «Трудности прощения» она не увидела.

Итан промолчал.

– Так ты какое-то время будешь здесь? – спросил он. – Обязанности исполнителя и все такое.

– Поработаю в Лондоне эту неделю. Посмотрю, как пойдет. Я думаю, что нам, возможно, придется съездить в дом.

Я, кажется, даже услышала, как он прокручивает все это в голове – вспоминает наши окна, сад, парадную дверь и остальные двери. Каждую из комнат. Я рушила его утро.

– Ладно, найдем время. Слушай, а приезжай-ка ты в Оксфорд – побудешь у нас с Аной. По пятницам ходит вечерний поезд. Ты же сто лет в Англию не приезжала. Будет здорово повидаться до свадьбы.

– Не знаю, надолго ли я смогу остаться, все зависит от работы.

– А ты скажи им, что у тебя умерла мать. По такому случаю тебе положены какие-то дни.

Залаяла собака.

– Черт! – сказал Итан.

– Я думаю, что смогу.

– В пятницу. Когда сядешь на поезд – звони.

Как в самом начале, так и в самом конце – только Итан и я.

Первыми родились – последними усыновлены.

* * *

На то, чтобы уладить все формальности, ушло несколько месяцев. О том времени у меня осталось мало воспоминаний, и каждое из них теперь казалось мне утрированным, как будто я взяла чью-то чужую историю и вообразила, что она – обо мне.

* * *

Когда я очнулась, со дня моего бегства миновало уже несколько дней и несколько операций. Медсестры усадили меня в ванну и принялись мыть. Понемногу проступала кожа – белая; я и забыла, что она такая. Меня отмывали несколько часов, и каждый раз, когда они останавливались, я просила их продолжать: грязь была у меня в ушах, в локтевых сгибах, между пальцами на ногах. Когда они закончили, я ухватилась за ванну и отказалась вставать.

– Еще не все отмыли.

Я отчаянно не желала вылезать из воды, из ее тепла. Я чувствовала себя будто в ласковом море Греции, в которую мы с Эви мечтали переехать.

На лице и плечах у меня вырос тоненький пушок.

– Это твой организм пытался согреть тебя, – объяснила одна из медсестер в ответ на мой вопрос; потом она отвернулась и всё оставшееся время, пока не вышла из палаты, старалась больше не поворачиваться ко мне лицом. Синяки понемногу бледнели, превращаясь в размытые желтые пятна. Кости переставали выпирать, отступая обратно под плоть и жир.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я думала о том, как же в больнице может не нравиться? Как можно хотеть уйти отсюда? У меня была своя палата. Меня кормили три раза в день. Терпеливые доктора объясняли, что со мной и зачем мне делают операции. Все медсестры ласково разговаривали со мной, и, когда они уходили, порой я даже плакала в этой чистой мирной комнате, как плачут от доброты, вдруг встретившейся посреди ужасного дня.