Учёба закончилась, но мы по-прежнему были одной группой. И я по-прежнему чувствовала себя чужой в ней, и не понимала, почему эти люди суетятся вокруг меня.
Общая комната была также и кухней. Здесь стояла небольшая плитка, которую когда-то списали в Гильдии Белых Часов и приготовили к утилизации. Как она оказалась у нас, никто не знал. Никто также не знал и принцип её работы — ремесленники хранили секреты своего мастерства так же, как мы. Но на плитке можно было приготовить простенький ужин, если в студенческую столовую идти противно, или вскипятить воду. Когда я обнаружила себя в одном из кресел, завёрнутой в плед, на плитке как раз стоял какой-то ковшик.
— Да ничего не случилось… — бурчала я. — Просто разбила лампу-ловушку…
Неловкое молчание красноречиво говорило о том, как окружающие относятся к моей дружбе с призраками. Только Табесса — вечно болеющая, тихая, и всегда словно не от мира сего — недоумённо нахмурила белёсые брови:
— Случайно разбила?
Ответить мне не дала Эриза:
— Наверняка нет. Спасала какого-нибудь призрака. Так ведь, Тинка?
Стоявший рядом с нею Тантар ничего не сказал, только вздохнул. Я одарила его мрачным взглядом. Он, бросивший меня бодаться с Горной в одиночку, не имел права так укоризненно вздыхать!
Впрочем, если подумать, он мне и ничего не был должен.
— Почему ты не сказала, что тебе нужны деньги? — обеспокоенно спросила Мирса. — Мы бы скинулись!..
Мирса — наша староста. Бывшая. Невысокая, круглолицая, с милой улыбкой и холодными глазами. Человек, который получал удовольствие от того, что чувствовал себя причастным ко всему происходящему в Школе Гильдии, хотя ничто, кроме собственной репутации, её не волновало по-настоящему. И я могла голову дать на отсечение, что Мирса бы не стала скидываться на то, чтобы вытащить меня из передряги. Хотя, возможно, организовала бы сбор средств…
— Тантар, следи за молоком, пожалуйста! — напомнила Эриза.
— Точно…
Тантар поспешил к плитке.
Молоко. Горячее. До слов Эризы я и не представляла, насколько мне была необходима кружечка этого напитка, целительного для всех промокших и продрогших! Выпить бы, завернуться в одеяло и завалиться спать… А не сидеть и дрожать в кресле в пледе — который совершенно бесполезен, когда на ногах мокрые ботинки.
Я мрачно оглядела общую комнату. Деревянная мебель со старомодными завитушками, плюшевые обивки кресел и тяжёлые зелёные шторы всегда вызывали во мне чувство лёгкого раздражения, но не в этот вечер. Я вдруг вспомнила, как мы, бывало, сидели здесь, лакомясь испечённым кем-то пирогом, а то и напевая песни под гитару… Стараясь избегать всех этих посиделок под любым предлогом, я иногда не могла противиться Аргелле и присоединялась к ним, пережидая в углу и помалкивая — или же, наоборот, кому-то что-то доказывая… Как я потом злилась, что позволяла вовлечь себя в какой-нибудь спор!
Теперь, когда всё закончилось, мне пришлось признать, что я буду скучать по таким вечерам.
— Лягуш, тебе нужна какая-нибудь помощь?..
Я поморщилась. Дребезжание Мирсы действовало на нервы.
— Нет. Я вообще собиралась в кровать. У меня поезд рано утром…
— Ты поэтому так бежала? — спросил Гант. — У тебя был вид, вы с одеялом должны были встретиться в точное время, и ты опаздываешь.
Я досадливо дёрнула уголком рта. Да, «срочные дела» надо, конечно, продумывать тщательней…
— Поезд? — удивлённо переспросила Эриза. — У… у Тантара тоже поезд… А куда ты едешь? В Библиотечный Дворец?
Я скрипнула зубами. При ком, интересно, я проговорилась про Библиотечный Дворец?..
— Мне всего лишь нужно поговорить.
— Всего лишь поговорить. В Библиотечном Дворце. Ну да, конечно…
Интонация Ганта была невыносимо саркастична, и я снова начала выходить из себя. Почему, спрашивается, я должна задыхаться от благоговения, когда поминают этих архивных мышей? Потому что они причастны к тайнам, к которым не причастна я? Это не говорит ни о них, ни обо мне. Я умею быть вежливой и даже почтительной, но пресмыкаться ни перед кем не собираюсь. В Библиотечном Дворце живут, в первую очередь, люди. Я — тоже человек. Человек с человеком легко могут договориться, если ни один из них заведомо не считает себя выше другого. Просто пообщаться — тем более. А мне только это и нужно. Я не собираюсь лезть в какие-то тайны Мироздания.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мне просто надо знать.
— Тебе хорошо бы раздобыть рекомендательные письма… — задумчиво изрекла Табесса. — Хотя бы одно. В Библиотечный Дворец просто так не сунешься.
У меня вырвался истеричный смешок, заставивший Лантиру — доселе не сказавшую ни слова — окинуть меня высокомерным взглядом. Лантира, как и Горна, была из богатой семьи с большой родословной, но вела себя ещё хуже, чем рыжеволосая: происхождение было её основным достоинством, и ей ничего не оставалось, кроме как подчёркивать его при всяком удобном случае. Медленные движения, тонкие руки в дорогих браслетах, немногословность, которой она компенсировала недостаток ума… Лантира раздражала меня неимоверно, а моё настроение и без того успело окончательно испортиться.
— Дорогая Лантира, — обратилась я к ней, — все связи, которые у меня когда-то были разорвались вместе с моими связями с семьёй. И мне действительно становится смешно, когда я представляю, как пытаюсь восстановить их ради рекомендательных писем. Особенно теперь, когда на меня завели дело. Согласись, будет забавно, если я приду, например, к госпоже Сарвинской, бывшей герцогине, с повязкой помощника фонарщика на руке и попрошу её порекомендовать меня хранителям Библиотечного Дворца. А так как я уже давно не считаю себя принадлежащей к достопочтенной семье Кей-Лайни, то могу позволить себе смеяться хоть во весь голос. И если остальные воспринимают это как должное, то почему, скажи на милость, ты позволяешь себе смотреть на меня как на козявку из собственного носа?
Я же говорила, что, когда на взводе, то могу долго и вдохновенно говорить всякие гадости. Это свойство редко играло мне на руку (иногда самой стыдно становилось), но сейчас, глядя на то, как бегают Лантирины глазки, я чувствовала удовлетворение.
— Тебе показалось, — выдавила Лантира.
— Ну разумеется, что ты ещё могла сказать.
Все молчали и отводили глаза. От меня. Хотя я, по-моему, разговаривала спокойно; уж если кого и осуждать, так это Лантиру. Но почему-то виноватой опять оказалась я.
В наступившей тишине было слышно, как журчит горячее молоко. Тантар подошёл, протягивая кружку Эризе.
— Спасибо большое! Вечер промозглый сегодня…
— Тебе налить? — спросил у меня Тантар. Я заметила, как его взгляд задержался на моих волосах, точнее, на чёрных сосульках, свисавших по обе стороны моего лица.
— Нет, спасибо.
Чего мне совсем не хотелось, так это чувствовать себя должной тому, кто отказался мне помогать, когда его действительно просили.
Авось не заболею.
Я скинула плед, поблагодарила собравшихся за проявленное участие и пошла к себе. Хорошо, что никто не стал меня догонять и пытаться проявлять участие дальше. Я предпочитаю, чтобы границы лицемерия лежали за пределами нашей комнаты.
Моей комнаты.
3.
Мне стоило больших волевых усилий не вышвырнуть будильник в окно, а потом ещё и вылезти из кровати. Голова ощущалась как чугунок с каким-то месивом. Нос едва дышал.
Я с тоской покосилась на покинутое одеяло. Если бы можно было провести этот день, закутавшись в мягкий тёплый кокон — хотя бы до встречи с фонарщиком…
«И что бы ты сказала Аргелле? — разозлилась я на себя. — Прости, подруга, у меня сопли, твой убийца подождёт»? А ну, подъём!».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Напутствие получилось так себе, но встать я всё-таки встала. Это было самым сложным шагом за утро — потом мне пришлось быстро собираться, и я как-то позабыла про недомогание. А прогулка под умытым небом Морлио и вовсе подействовала целительно — уже на полпути я ускорила шаг, ощутив прилив сил и вернув себе азарт гонки за разгадкой тайны…