они и сами его давно уже просили. Выделил он каждому из сыновей поровну от всего, что у них в семье имелось, построили два одинаковых кирпичных дома каждому из сыновей: Борису — в деревне Березёнки, что на восток по дороге из Дубков, а Глебу — в деревне Ольховка, что на запад по дороге из Дубков, которая проходит через сравнительно широкую речку Невесёлку. Плодитесь, говорит, и размножайтесь, умножайте своё имущество.
У Бориса, младшего-то, сразу как-то занялось всё хорошо: другие детишки пошли один за другим, урожаи со своего поля собирал хорошие. Зерновые, бывало, что и сам-5, а то и сам-7, а то и побольше, в урожайные-то годы. Скотинка водилась разная и приумножалась, так что своих рук уже и не хватало, чтобы со всем управиться. Жди, пока мелкота-то подрастёт. Ведь человеческая ребятня не так скоро подрастает, как, например, скотская.
А вот у Глеба как-то всё занялось не очень складно. С детишками-то он, положим, не отстал от Бориса, а с хозяйством пошли некоторые проблемы, которые не позволяли его семье жить так же прочно в этой Ольховке, хотя бы и в кирпичном доме, как семье его брата в Березёнках в таком же точно кирпичном доме.
Савва очень печалился о житье Глеба, но особенно помочь ничем уже не мог: при разделе имущества он почти всё раздал сыновьям, а себе оставил только что старый дом, да и ещё по-малости кое-что, на дожитие. Помочь он мог только дельным и умным советом на основе своего богатого жизненного опыта.
Через некоторое время Глеб обратился к отцу, помоги, мол, чем сможешь. Но чем Савва мог помочь? Пошёл он к сыну Борису за помощью, поделись, мол, по-братски, с братом-то. Но Борис, как человек хозяйственный, предложил такую помощь: чтобы Глеб со своей семьёй и остатками хозяйства нанялся к нему в дом на десять лет, что, мол, заработают, то их и будет. Кормить, сказал, я буду их всех хорошо. Будут хорошо работать, то будет у них постоянно хлеб, молоко и мясо. Голодными не останутся. А через десять лет он выделит Глебу часть хозяйства, что они заработают.
Подумали, подумали Савва с Глебом, крепко подумали, да и решили: пошла семья Глеба к Борису в указанную договорную как бы кабалу. Всё это, их договор, они оформили у нотариуса, у каждого на руках такая бумажка имелась.
Так прошло пять лет. Борис своё слово держал крепко: кормил-поил хорошо, на столе у семьи Глеба было то же, что и у семьи Бориса. Да они, впрочем, стол-то и не делили на «мой-твой», вместе и питались, всей большой семьёй. Словом, хлебали из одного котла.
Хозяйство Бориса приумножилось, да и семья Глеба оказалась работящей. Но сам Глеб был очень недоволен таким положением: Борис богатеет его трудами, как он думает, а сам Глеб ничего не имеет, кроме крыши, одежды да кормёжки, да того ещё кирпичного дома в Ольховке. Хотя, правда, сказать к слову, как говорилось и в народе их деревенском, кормёжка и одежда в семье Глеба от Борисовой семьи ничем не отличались.
И говорит Глеб Борису:
— Брат мой, отпусти ты меня в мою Ольховку, снова хочу хозяйствовать один. Выдели мне что-то из своего хозяйства, всё, что мы за это время честно заработали.
На что брат дал ему полный отказ, не согласился отпустить семью своего брата. Напомнил ему о прошлом договоре. Тогда снова пошёл Глеб к отцу Савве, пожаловаться. Вместе они стали уговаривать Бориса отпустить Глеба по его просьбе. Но Борис твёрдо стоял на своём. Нет, мол, и всё, такого уговора не было, чтобы отпускать через пять лет, да ещё и с добром. "Мы так и будем по нашему договору жить, как подписали, так и следует нам делать, — сказал Борис Глебу, — ведь я, когда договаривались, что-то имел в виду про своё и твоё хозяйство. А сейчас ты хочешь всё это одним махом разрушить. Мы бы через десять лет расстались бы на равных, всё поделили бы поровну".
Возможно, что после этих слов Глеб и успокоился бы, но Савву это не устроило. Подумал Савва, крепко подумал и придумал. Принародно пригрозил Борису, при всей многочисленной родне, пожалеешь, мол, что противишься нашей просьбе, поэтому дальше ты будешь жить в темноте, как египтяне при казни египетской.
Сказал и сделал. Как-то ночью устроил он руками Глеба пожар на генераторной станции Бориса. Такой пожар, что станцию пришлось покупать новую, помещение для неё строить новое, да ещё и устанавливать. Расходы получились большие. Но Борис, предполагая причину и виновника пожара, не стал позорить родственников, да и сам не стал позориться перед деревней.
Снова Савва обратился к Борису:
— Ну что, — говорит, — отпустишь теперь-то Глеба?
— Нет, — отвечает Борис, — не отпущу, теперь-то тем более не отпущу, за такой разор, что вы мне устроили. Впрочем, вы его не только мне, вы и себе-то его устроили. Даже и не ты себе, отец, а Глебу. Как же вы этого не понимаете?
— Пожалеешь ты об этом, не то ещё будет, — пригрозил отец, опять-таки принародно, — вряд ли ты в этом году соберёшь хороший урожай, и сам-1 у тебя не получится.
Дал Савва Глебу какого-то порошка и говорит ему:
— Разведи порошок в воде и опрыскай поля Бориса. Всего-то надо совсем мало, но всё и засохнет.
Так Глеб и сделал. Развёл порошок, опрыскал поля. Через две недели на полях Бориса были лишь чёрные стебельки от всех растений. А на соседних полях всё росло как и положено, зелено и густо.
Опечалился, конечно, Борис. Он опять предполагал, откуда такая напасть, но снова не захотел, возможно, что и напрасно, опорочить в народе отца и брата. Хоть и грозился отец таким разорением, чего не бывает по-родственному-то, но, ведь, не пойман — не вор. А на одних подозрениях дело не построишь. Ведь бывает же при спорах проскочит слово-паразит — "убью". Но это же не значит, что так это и случится.
И снова Савва налетел на Бориса. Отпусти, мол, Глеба по-доброму. А не отпустишь, как я прошу, пеняй снова на себя, поморю весь твой скот. Но Борис снова отказался. Да уже и причины тому были веские: надо же было, после таких потерь, восстанавливать хозяйство, своей-то семьёй теперь и не справиться. Так и сказал об этом своему отцу, добавив при этом, что по его с братом делам и потери в их совместном хозяйстве. Что, мол, теперь-то они и его должниками, как бы,