Читать интересную книгу Огонёк - Лидия Чарская

Дело в том, что посылать горничную за чем бы то ни было гимназисткам строго воспрещается без разрешения на то ближайшего начальства. Что же касается нас, бедных затворниц, то мы вздохнуть, кажется, не смеем без разрешения Синей, а тем более устраивать пиршества. А если идти спрашивать последнюю, то уж наверное из целой сметы предполагаемых для покупки вкусных вещей не останется и десятой доли.

Итак, решив игнорировать разрешение Маргариты Викторовны, я вынимаю из моего кошелька один из пяти золотых, подаренных мне мамой перед отъездом, исключительно для «удовольствия» ее глупого Огонька, отыскиваю в прихожей девушку и снаряжаю ее в опасный путь.

Сама же как ни в чем не бывало отправляюсь обедать. Должно быть, у меня было несколько взволнованное лицо за обедом, потому что г-жа Рамова осведомляется на мой счет между первым и вторым блюдом:

— M-lle Ирина, не болит ли у вас голова?

Я отвечаю ей твердым «нет». Потом успеваю дать понять малюткам, что горничная уже тю-тю и что вечером я задаю лукулловское пиршество интернату.

Я чувствую: когда этот дневник будет в руках Золотой, и милые фиалочки-глазки пробегут эти строчки, мама вздохнет сокрушенно и мысленно упрекнет своего сумасшедшего Огонька. Но что же делать, Золотая?! Разве виноват твой Огонек, что он имеет свойство гореть тысячу и одним желанием и совсем не заботится о том, насколько удобен или неудобен способ их осуществления здесь, в интернате.

Да, это был пир! Вот это я понимаю! Мы зажгли все огарки, имеющиеся в столике каждой интернатки, и наша спальня превратилась в настоящий ярко освещенный зал. Малыши примчались из своей «детской» в длинных ночных сорочках и с распущенными волосами по плечам, имели вид двух прелестных херувимов, слетевших с неба. Две постели сдвинули, накрыли их пикейным одеялом, сегодня игравшим роль скатерти, приставили к ним наши сундучки и чемоданы (табуреты и стулья были бы слишком высоки для этой цели) и воссели за нашим импровизированным столом с такою важностью и комфортом, точно на настоящем банкете.

Ах, Золотая, наверное, сделала бы свою милую брезгливую гримаску, если бы увидела те лакомства, какими приготовился набить желудки новых своих подруг твой сумасбродный Огонек!

Во-первых, была великолепная ливерная колбаса, моя любимая, и к ней баночка французской горчицы. Затем омары и копченый угорь, похожий на змею. Затем сладкий пирог, начиненный взбитыми сливками, леденцы в бумажках и леденцы без бумажек, рябиновые пастилки и наклеванный хлеб. И в довершение всего грушевый мед и лимонад! Все удивительно вкусные вещи!

Взяв тарелки, вилки и ножи из буфетной, мы, не теряя времени, принялись за угощение. Право, никогда еще ливерная колбаса не казалась мне такой очаровательно-прелестной, как в эту ночь!

— Давайте провозглашать тосты! — предложила Живчик, вскакивая на стул посреди спальни. — Кстати, у моего перочинного ножа есть штопор. Я откупорю бутылки.

И она тут же привела свой замысел в исполнение с таким искусством, что мы все невольно позавидовали ее ловкости. Через минуту, отведав из своей кружки, служившей для полосканья зубов, она проговорила:

— Господа! Лимонад чересчур холоден. Мы его можем пить сами, но я не рекомендую давать малышам, следует согреть его немного в печке, сегодня, кстати, она топилась по утру.

И она бросилась с бутылкой в руках открывать печные дверцы.

— Дело сделано. Ваше питье через четверть часа будет готово, маленькие люди! — комически раскланиваясь, обратилась Аня к малюткам, бросив взгляд на их вытянувшиеся личики, полные обманутого ожидания.

— А теперь, господа, я предлагаю тост за знаменитого отца Ирины Камской и за процветание таланта ее матери. Ура!

— Ура! — подхватили несколько голосов сразу, среди которых звонко выделялись мышиные подвизгивания малышей.

Я была растрогана до глубины души. Взяла свой стакан с медом и раскланивалась с таким же достоинством, с каким дядя Витя, главный герой и резонер нашей труппы, раскланивается с публикой. Должно быть, это было очень смешно, потому что все расхохотались. А малютки буквально «закатились» смехом. Потом пили лимонад и мед за мое здоровье, за процветание моего таланта по рисованию… За золотые волосы и кроткий нрав Принцессы, за улучшение здоровья Слепуши, за общих сестричек, за далекую усадьбу Шинки, за неисчерпаемое веселье Живчика… И я уже готовилась произнести последний и самый хороший для меня тост за милых нашему сердцу отсутствующих, как вдруг… Вот так выстрел!

В первую минуту мне показалось, что молния ударила в крышу или пушка выпалила на чердак. Мои новые подруги, очевидно, были такого же мнения, так как лица их стали белее бумаги, а двое малюток, обезумевших от ужаса, замертво свалились на соседнюю постель. Мы едва успели опомниться от изумления и испуга, как неожиданно послышались осторожные шаги в коридоре.

— Это m-lle Боргина! Это Маргарита! — в ужасе в один голос прошептали сестренки и вмиг чья-то благодетельная рука потушила с волшебной быстротою, могущей разве встретиться в одних сказках, все наши огарки до одного. Теперь спальня погрузилась в полную темноту, так как умышленно или второпях ненароком был погашен за компанию с огарком и сам ночник.

Синяя вошла тихими, чуть слышными шагами и ощупью стала пробираться к столику, где находилась лампа. Вот слабо звякнуло стекло, чиркнула спичка, лампа зажглась и — ужас! Нашимпровизированный стол с остатками пиршества и пустыми бутылками от лимонада и меда предстал перед изумленными глазами надзирательницы. С минуту она молчала, не находя слов, и только дышала так порывисто, что я искренно испугалась за ее здоровье. Наконец, дав улечься первому приступу негодования, она заговорила:

— Я никак не ожидала от вас такой ребяческой выходки, mesdemoiselles. Вы почти взрослые барышни-гимназистки и позволяете себе такие глупые детские проделки! Неужели же нельзя было предпринять все это днем с разрешения госпожи Рамовой и моего?! Мало того, что вы непозволительно ведете себя, но еще вздумали привлечь в эту дикую потеху и маленьких. Нехорошо, mesdemoiselles! Очень нехорошо. Я принуждена довести все это до сведения госпожи начальницы…

Тут она сделала очень строгое лицо и замолчала. И вдруг точно только что вспомнила о самом главном.

— Да, но выстрел? Откуда выстрел, mesdemoiselles? Не отрекайтесь. Я знаю, что стреляли здесь, в спальне.

— Совершенно верно! — выступая вперед, согласилась я. — Стреляли здесь и, кажется, в печке.

— Кто мог стрелять в печке? Что за глупости вы болтаете, Камская! Это… Это… — и Маргарита, как мы называли для разнообразия Синюю, волнуясь, не могла найти подходящих слов…

С поразительной быстротою в моем мозгу промелькнула разгадка.

— Это был мед! — неожиданно вырвалось у меня, и я с быстротой молнии кинулась к печке, открыла дверцу и… и все мы увидели разбитую на части бутылку с остатками жидкости в каждом черепке. Теперь было ясно вполне, откуда произошел выстрел. Бедняга бутылка, позабытая нами, долго боролась с тропической теплотой печи, не выдержала и, разорванная на части своим же собственным бродившим в ней содержимым, прикончила свою кратковременную жизнь.

Новая нотация со стороны m-lle Боргиной… Мое признание полной виновности во всем!.. Затем продолжительная проповедь на тему о добродетелях, и мы, мы были великодушно прощены. Синяя Маргарита оказалась много жизненнее и добрее, нежели я это предполагала. Она обещала ни слова не говорить г-же Рамовой ни о пиршестве, ни о выстреле, ни обо всем том, что произошло в злополучную ночь.

Ура! Это мне нравится… Синяя Фурия оказалась очень благородной особой и за это я окончательно меняю свое первоначальное мнение о ней. Да, так будет лучше.

А что скажет Золотая, читая все это?

Ночное пиршество, мед в печке, выстрел…

«Огонек, — подумает она, — показывает свое уменье вспыхивать и разгораться чуть ли не с первого же дня водворения в новую обстановку». Да, но зато, мамочка, у меня есть кое-что и приятное сообщить моему дневнику, этим задушевным страницам: я совершенно отучилась от дурной привычки показывать язык и делать гримасы, так мало соответствующие моему пятнадцатилетнему возрасту. Ура! Ура! Ура! Однако нужно заканчивать дневник на сегодня. Еще предстоит долгая, но весьма приятная работа — писать письмо Золотой. До свиданья, до следующего раза, милая моя тетрадка!

Ноября 10-го 190..

Ого! Целый месяц не писала. Вот так история! Оказывается, вести дневник далеко не такая легкая задача, как это мне казалось прежде! За целый месяц не случилось ничего особенного, а записывать, какие к нам приходят учителя и какие задают нам уроки, это же, право, совсем не интересно. Вчера, впрочем, мне пришла в голову исключительная мысль. Я буду вести не такой дневник, какой ведут обыкновенно все благонравные девицы, а совсем, совсем особенный дневник. Ведь надо же в конце концов сознаться, что и глупый бедовый Огонек — совсем необыкновенный Огонек, стало быть, и поступать ему следует совсем не по обыкновенному. Итак, я решила вписывать в эти страницы только исключительно интересные факты из моей гимназическо-интернатской жизни. А обыкновенные, серо и плоско пробежавшие дни пропускать, не удостаивая их вниманием. Да, так будет много лучше. И Золотая не натрудит своих фиалочек-глазок, когда будет читать пеструю чепуху своего глупого безалаберного Огонька.