Читать интересную книгу Предатели - Валерий Николаевич Сафонов

готовился к самоубийству в случае ареста. В портфеле у него лежали конфеты, начиненные сулемой, и кусок туалетного мыла, в который также был заделан яд. Известно, что у ряда следователей, после того как они добивались признания у арестованного, ослабевает бдительность. Это случилось и с Малкевичем. Визелю удалось его обмануть. Сославшись на то, что он долго не мылся, он попросил дать ему в камеру мыло, которое находилось в лежавшем тут же его портфеле. Малкевич согласился. Люшков принял все меры, чтобы спасти Визеля, но сулема попала в почки, и врачи ничего сделать не смогли.

Осмоловский и Диментман в письме Ежову брали также под подозрение деятельность Люшкова по борьбе с врагами советской власти на Дальнем Востоке. По их словам, он якобы тормозил ликвидацию заговора по Тихоокеанскому флоту. В доказательство они писали, что 18 августа перед Люшковым ставился вопрос об аресте Лаврова и Бибикова, но ничего не было сделано.

В ответ на это обвинение Люшков пишет, что он приехал в Хабаровск 9 августа и, несмотря на то, что первое время все внимание в соответствии с указаниями Ежова сосредоточил на расчистке аппарата НКВД от предателей, сразу обратил внимание и на Тихоокеанский флот. 18 августа он вызвал из Владивостока для доклада Осмоловского и по своей инициативе поставил перед ним вопрос о вскрытии заговора. В тот же день отправил в Москву телеграмму, где ставил вопрос об особо важном значении развития этого дела, прося санкции на аресты.

Посылая Диментмана во Владивосток, Люшков поставил перед ним задачу по ликвидации заговора. Как только 16 октября он получил сообщение об Окуневе от Диментмана, в тот же день поставил вопрос об его аресте. При этом указав на то, чтобы он без его ведома не ставил вопрос об аресте Окунева. При этом Люшков исходил из директивы Ежова, указывавшей на необходимость прекратить самостоятельную постановку местными органами перед Москвой вопросов об арестах подозреваемых без ведома начальников УНКВД.

Люшков считал, что он должен нести ответственность за порученное дело и сам решать эти вопросы. Он писал, что не сомневался в наличии заговора в Тихоокеанском флоте и не брал под сомнение показания отдельных арестованных. После выезда во Владивосток он перед руководством еще раз поставил вопрос о существующем заговоре. 12 декабря 1937 г. были даны указания о ликвидации этого заговора.

В отношении ссылок на заявление Люшкова о чересчур близких отношениях с Военсоветом руководства УНКВД, то оно основывалось на том, что Диментман и Осмоловский пытались создать такое положение, когда Военсовет был полностью в курсе всех чекистских мероприятий, зная обо всех решениях раньше Люшкова. Он считал такое положение неправильным, полагая, что аппарат НКВД не может быть информатором у Киреева.

В заключение Люшков извинялся, что занял у Ежова дорогое время, но выдвинутые против него обвинения были настолько тяжелые, что он не мог не задержать внимание Ежова на своих объяснениях. Он заверил наркома, что никогда никаких колебаний в борьбе с врагами народа он не проявлял и не проявляет.

Существует версия, что Люшков испугался показаний арестованного начальника УНКВД по Приморской области Я.С. Визеля, с которым работал в конце 1920-х гг. в ИНФО ГПУ Украины. При обыске у Визеля был изъят портфель, в котором помимо бумаг лежали полотенце, кусок туалетного мыла и две шоколадные конфеты. Осмотрев мыло, в нем нашли тщательно замаскированное отверстие, наполненное неизвестным порошком, предположительно, ядом. В одной из шоколадных конфет также оказался яд (сулема). О находке якобы сообщили Люшкову, но тот приказал ядовитый порошок не извлекать, а отверстие аккуратно заделать. После того как Визель начал давать показания о своей антисоветской деятельности на Украине и Дальнем Востоке, ему передали в камеру отобранные кусок мыла и конфеты. Спустя час Визель отравился. Его в тяжелейшем состоянии доставили в тюремную больницу, где спустя несколько дней он скончался.

Очевидно Люшков решил не испытывать судьбу и дал возможность отравиться своему бывшему коллеге. Ведь неизвестно, что бы он мог наговорить[23].

26 мая 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение произвести перестановки в органах НКВД. Согласно этому постановлению большая группа лиц перемещалась на другие должности в этой структуре. Так, Г.С. Люшков освобождался от работы начальника УНКВД Дальневосточного края. Его отзывали для работы в центральном аппарате НКВД СССР. На его место был утвержден начальником УНКВД ДВК Г.Ф. Горбач, освобожденный от должности начальника УНКВД Новосибирской области[24].

Через два дня, 28 мая 1938 г., за № 1155 Люшков получает шифровку из Москвы от Ежова, в которой последний писал, что «в ближайшее время, в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД предполагаю Вас использовать центре. Подбираю Вам замену. Сообщите Ваше отношение к этому». В ответ Люшков пишет: «Считаю за честь работать Вашим непосредственным большевистским руководством. Благодарю за оказанное доверие. Жду приказаний».

Несмотря на то, что решение о работе Люшкова в центральном аппарате было принято, Люшков по своим каналам получил информацию о якобы предполагавшемся своем аресте.

Данная информация вызывает сомнения. К чему такая подготовка? Люшкова можно было вызвать в Москву и под множеством других предлогов, а не готовить специальный приказ о его откомандировании, или арестовать на месте. Ни раньше, ни позже таких «липовых» приказов для ареста сотрудников органов безопасности никогда не готовилось. Тем не менее Люшков испугался репрессий и совершил побег к японцам.

Вне всякого сомнения, принятию этого решения способствовал арест И.М. Леплевского и М.А. Кагана, близких ему людей. Бывший нарком внутренних дел УССР И.М. Леплевский 26 апреля 1938 г. был арестован по обвинению в «активном участии в правотроцкистской антисоветской организации и проведении контрреволюционной предательской деятельности». По его показаниям проходил друг Люшкова Каган, которого срочно откомандировали из ДВК в распоряжение Центра. Заподозривший что-то недоброе Люшков попросил Кагана позвонить из Москвы в Хабаровск и сообщить о причинах вызова, но обещанного звонка не дождался. Каган по прибытии в столицу был арестован.

Побег за границу. После побега Люшкова к японцам проведенным расследованием было установлено, что он использовал свое служебное положение под предлогом якобы предстоящей встречи с крупным агентом в сопредельной территории.

В ночь с 12 на 13 июня 1938 г. он своим приказом открыл государственную границу на участке заставы им. Косарева 59-го Посьетского пограничного отряда и совершил нелегальный переход.

План ухода за границу им был заранее тщательно разработан. С этой целью он три раза в течение месяца приезжал на эту заставу, где детально знакомился с прохождением линии границы и с путями, ведущими к японской заставе Пензау и маньчжурскому городу