Однажды Над[ежда] Ивановна Гейз[елер] приготовила горячую ванну для его ноги. Генерал был послушным, терпеливым больным и делал все, чтобы скорее поправиться. Сестра заметила, что, поставив ногу в ванну, он изменился в лице. С каждым мгновением борьба и страдание все больше и больше отражались на его лице. Она спросила: не болит ли рана, не дурно ли ему. Генерал ответил отрицательно, но ванна, по его словам, столь горяча, что если бы сестра была не русской, а японкой, то он мог думать, что она хочет сварить его ногу. Гейзелер поспешно велела вынуть ногу. С ужасом увидев, что вся кожа побелела, начала извиняться за свою ошибку.
Хорошо еще, рассказывала Надежда Ивановна, что по его лицу заметила неладное, иначе не только кожа сошла бы, но и мясо отвалилось, такая горячая была вода. По своей рассеянности она не посмотрела на градусник. На ее вопрос, почему генерал сразу ничего не сказал, он ответил, что она, а не он сестра милосердия. Он подчинялся ей и думал, что такая температура и должна быть. Оказалось же, что она – сестра без милосердия. Генерал говорил, что не сердится на нее и, заметив слезы на глазах Надежды Ивановны, успокаивал ее как мог. Она очень любила и уважала генерала и досадовала на себя за такую оплошность.
Бог дал – все прошло, зажило, и генерал был счастлив вернуться в строй. Сестра Гейзелер никак не могла забыть эту историю с ногой, как и то, что генерал перенес операцию без хлороформа. Слухи об этой операции быстро разнеслись между солдатиками, и они, полюбив П. К. Ренненкампфа еще больше, говорили: «Ишь ты, ерой наш-то генерал!».
Муж как-то рассказал мне о том, что он во время войны ночевал один на другом берегу реки Шахэ.[54] Генерал Куропаткин[55] все время задерживал его отряд, не позволял переходить реку, ссылаясь на опасность и возможность поражения вследствие превосходства сил неприятеля. П. К. Ренненкампф же хотел доказать, что местность хорошо обследована, и никакой опасности нет. Нарушить приказ – не рисковать отрядом он не мог, поэтому решил рисковать только собой. Вместе с двумя солдатиками, добровольно последовавшими за ним, он переправился на другой берег и переночевал там. Об этом и о верности своих сведений генерал немедленно донес Куропаткину. Говорят, в окружении Куропаткина много смеялись этому донесению и находчивости П. К. Ренненкампфа.
Муж мой объяснял это категорическое приказание и страх генерала Куропаткина интригами и завистью в его окружении. Оно боялось и не хотело побед отряда моего мужа. Вдруг еще какой подвиг, победа, а за ними – отличие, орден или какая-либо другая милость генералу Ренненкампфу. Мало кто думал о Родине, о ее славе. Мало кто любил Родину так, как генерал Ренненкампф. Вот был истинный патриот, а как любил войну! Он был рожден для войны, для побед. Теперь его нет в живых, получил в конце концов белый деревянный крест на свою мученическую могилу, умер, любя Россию. Он не хотел служить у большевиков, как ему предлагали. Многие из офицеров и генералов пошли к ним на службу, спасая свою жизнь, он же выбрал смерть.
Теперь все кончено – России нет. Пишу не для чего-либо, т. к. не перед кем выслуживаться и искать похвалы, славы или каких-либо преимуществ для себя. Я измучена. Годы и жизнь, полная горя и лишений, сделали свое дело – я быстрыми шагами иду к могиле. Пишу это тебе, дорогая дочь, чтобы ты знала правду – истину, чтобы глубоко любила и уважала своего погибшего отца, гордилась им. Много зла в мире, много врагов-завистников у генерала Ренненкампфа даже после смерти. История же, в конце концов, скажет свое слово истины, близок этот час. А врагов да простит Господь Бог, как я и как генерал Ренненкампф простил их перед своей смертью. О врагах можно сказать словами самого Христа, когда его – Бога распинали на кресте: «Прости им, Господи, ибо не знают, что творят».[56]
В Русско-японскую войну П. К. Ренненкампф получил чин генерал-лейтенанта в тот самый день, когда был ранен. Затем был награжден орденом Святого Станислава первой степени с мечами и Святой Анной тоже первой степени, но без мечей, хотя в приказе значилось «за боевые отличия в делах против японцев».[57]
В бытность командиром III армейского корпуса[58] генерал как-то сказал мне, что ему досталось от военного министра генерала Сухомлинова. Он просил не принимать этого близко к сердцу и добавил, что Сухомлинов – его личный враг с давних лет. Военный министр, по словам мужа, старался вредить ему всегда и во всем, даже если это было в ущерб делу.
Оказалось, что муж мой получил Анну без мечей, а в приказе говорилось, что он награждается за боевые действия. Он заметил, что не может принять и носить орден, полученный за боевые действия, но без мечей.[59] Сухомлинов придрался к этой фразе и сделал официальное замечание. В соответствующей бумаге было написано, что от царской награды нельзя отказываться. Вот как он повернул дело, чуть ли не революционером сделал. Мой муж не унялся и ответил, что не может принять орден, так как бедность не позволяет ему уплатить причитающуюся за него сумму. Его все-таки заставили принять награду и разрешили выплачивать за нее частями. Он принял ее без удовольствия, но частями выплачивал с удовольствием. Хоть на этом отвел сердце. Сухомлинов вечно делал неприятности. Хорошо, что эта история с орденом кончилась благополучно, и мой муж в конце концов посмеялся.
Ордена не приносили мужу ни радости, ни удовольствия. Его часто обходили или не вовремя награждали, или давали боевую награду, но без мечей. Другим таких неприятностей никогда не делали. Наверное, по этой причине он был равнодушен к орденам, т. к. такие награждения можно счесть обидой, издевательством или насмешкой.
Из всех своих орденов генерал ценил только орден Святого Георгия. С двумя Георгиевскими крестами он никогда не расставался, даже когда сидел при большевиках в Петропавловской крепости.[60] Приходя к нему на свидания, я всегда видела у него на шее и на груди эти любимые награды. Большевики хотя и запретили носить погоны, но эти два креста оставили.
Кроме них, генерал Ренненкампф получил золотое оружие. Он был награжден и золотым оружием, украшенным бриллиантами. Эта шашка была парадная и эффектная. Сама эта награда в то время была большой редкостью.[61] Больше всего он любил кривую турецкую шашку с великолепным старинным клинком, всегда остро отточенную. Говорил, что в бою она отлично сносит головы неприятелей. Часто носил и старинную серебрян[ую] кавказскую шашку. Генерал любил оружие, весь его кабинет был им увешан. Муж знал толк в клинках и никогда не упускал случая приобрести старинное, хорошее оружие.
Слышала я от мужа таинственную историю. Имена действующих лиц он не открыл, сказал, что дал слово молчать. Случилось это в один из его приездов в Петербург из Вильно (в столице он всегда останавливался у своей родной сестры Бетси Крузенштерн[62] на Васил[ьевском] острове).
Ночью, часов в одиннадцать, швейцар доложил генералу, что некий господин, приехавший в автомобиле, интересуется, дома ли он, и просит его спуститься вниз. Генерал моментально надел шинель, фуражку, вышел и не вернулся. Я подумала, что у него какое-то спешное, неотложное дело. Прошло много времени, и я начала волноваться. Решила дождаться его, хотя было поздно и пора на покой.
Муж всегда носил в пальто два пистолета – наган и браунинг. Даже дома у него в кармане был браунинг большого калибра. Он всегда ждал покушений и не хотел, как говорил мне, отдать свою жизнь даром. В этом отношении я была спокойна. Предполагала, что он уехал по какому-то серьезному делу. Именно это меня и беспокоило.
Вот что он рассказал мне, когда вернулся. Выйдя на улицу, генерал увидел у подъезда автомобиль. При его появлении дверца открылась. Незнакомец внушительного, аристократичного вида пригласил моего мужа в автомобиль и просил ехать вместе с ним. Мой муж, не колеблясь, сел и поехал. Ехали долго, плутали по городу, меняя направление, и, наконец, остановились перед великолепным особняком. Незнакомец вышел и просил мужа следовать за ним. Дом, обстановка, прислуга – все указывало, что их владелец не простой смертный, а лицо аристократическое и титулованное.
Хозяин дома представился мужу (его имени муж мне не открыл). Он многое услышал и узнал, но с него взяли слово, и генерал унес этот разговор с собой в могилу. Мне же рассказал только о том, что его посвятили в проектируемое общество для спасения России, так как много слышали о его храбрости, любви к Родине, находчивости и неустрашимости. В этом лично убедился и тот, кто привез его к себе. Он удостоверился, что генерал не любопытен, спокоен, владеет собой, и его личные качества могли быть полезными создававшемуся обществу.