Читать интересную книгу Пасынки отца народов. Мне спустит шлюпку капитан - Валида Будакиду

– Вот видыш (вот видишь)! У нево (судя по сюжету – у Анны) нэт сваэво братыка (нет своего братика), поэтому он (Анна) лубит эту дядю (Надо полагать – Вронского)!

Аделаида смотрела на отца и хлопала глазами. Она знала, что папа немного странный, но не до такой же степени! Ей стало невообразимо грустно и в первый раз в жизни так дико, так страшно одиноко. Ей даже захотелось пожара Мировой революции вместе с Лилией Шалвовной. Там, в революции, она по крайней мере будет рядом с бойцами! Она опустила голову. Совершенно непонятный, лживый, эгоистичный взрослый мир! Вокруг одно враньё, и на экране, и в жизни, и везде! Папа, невесть к чему приплетающий «братыка», блестящий офицер, жаждущий приключений, полноватая дама с усами над верхней губой – какая-то знаменитая Инна Самойлова в роли с её неземной любовью к этому офицеру, и брошенный ради этой любви маленький белокурый мальчик в чулочках…

Словом: Аделаида всё больше и больше запутывалась в поведении взрослых. Когда она была маленькая, то думала, что взрослые большие и умные и поэтому всегда принимают правильные решения и всегда знают, что делают. Но, становясь старше, она всё больше и больше удивлялась способам выходов из ситуаций, которые находили взрослые, удивлялась их поведению. Оно не подчинялось ни правилам, ни логике, не имело вразумительных объяснений и довольно часто приводило самих же этих взрослых к ещё большим проблемам, которые они снова решали как-то странно, и так всё странней и странней. Аделаида прекрасно понимала, что хоть мама и говорит, что она «большая», но окончательно вырастет она тогда, когда постигнет эти тонкости взрослой жизни.

Несколько дней в году Аделаида поболеть всё-таки любила. Правда, у болезни были и свои недостатки, не только достоинства.

Например, когда поднималась температура, Аделаида становилась вялой и неразговорчивой. Очень внимательная мама тут же замечала изменения в повадках дочери.

А ну, иди сюда! – строго говорила она, как если б Аделаида действительно в чём-то провинилась. – Покажи лоб! – мама клала на лоб свои губы. – Василий! – тут же звала она. – У неё температура! – Мама говорила «у неё», словно вообще не замечая присутствия в комнате самой Аделаиды, как если б разговор шёл о столе, или брюкве на огороде. Мама зычно заявляла:

Василий! Ставь воду! У неё температура! Будем делать клизму!

Мама в своё время где-то прочла, что от температуры первое средство – «почистить желудок». Видно, этот метод облегчения страданий при простуде удивительно резонировал с мамиными жизненными кредо. Именно поэтому столь незатейливый, но весьма уникальный метод на всю жизнь въелся в мамино серое вещество, и считался ею панацеей от всех напастей. Правда, Аделаида не помнила, чтоб клизмили Сёмку даже с температурой, а не просто «для профилактики». Мама вообще каждый раз, тщательно смазывая наконечник вазелином и высовывая от усердия кончик языка, любила повторять, что в Англии все люди два раза в неделю делают себе клизму «просто так», потому что это «полезно!». С тех пор Аделаида возненавидела Англию и чокнутых англичан, которые развлекались тем, что пихали друг другу два раза в неделю эти страшные наконечники, с блестевшим в свете лампы вазелином. Вот и Аделаиду, как заправскую англичанку, лечили от всего именно клизмой. Зато это был целый семейный ритуал! Папа ставил чайник. Мама круто заваривала аптечную ромашку. Аделаиду долгие годы потом рвало от одного только вида и запаха этой самой безобидной аптечной травы. Мама всегда, когда делала что-то ответственное, входила в раж и очень торопилась. Может быть, она считала, что тем самым спасает жизнь? Ей некогда было дожидаться, чтоб жёлтая вода в литровой прозрачной банке остыла. Мама деловито процеживала настой через марлю, обжигаясь, выжимала её в эмалированную жёлтую кастрюльку и сливала вонючую жидкость в резиновый мешок. Под попу Аделаиде стелили холодную клеёнку. Клизма была голубая и огромная с отвратительным чёрным наконечником. Мама густо смазывала его вазелином и шла к кровати, как если б это был штурм Зимнего. Папа, торжественно выхаживая в шаге от неё, двумя руками прижимая к себе клизменный мешок. Шланг висел сам по себе.

Расслабься! – говорила мама. – Будешь сжимать попу – будет ещё больней!

Она наклонялась вперёд и приступала к спасению… Вот её холодные пальцы трогают попную булку, которая сверху. Наконечник царапает кожу, не попадая куда надо. Аделаида всеми силами старается расслабиться. Наконец, всё на месте и…

Мама что есть силы давит на резиновый клизменный мешок, шебурдит его. Аделаида через плечо смотрит на резиновый мешок. Воды вроде не убавилось, хоть папа с поднятыми руками стоит уже минут десять.

Мама снова наклоняется к попе.

Василий! – вдруг истерично кричит мама. – Открой вентиль! Открой вентиль, кому говорю! Вот здесь вот открой! Он же закрытый! Ты не видишь, что ничего не идёт! Вода не идёт! Открой вентиль! Ничего не идёт! Сейчас вообще всё мимо выльется!

Она суетится, дёргает шланг, заставляет отца поднимать мешок, что-то подкручивать. Он поднимает клизму выше, ёрзает, извивается всем телом и топчется на месте. Папа, когда волнуется, всегда топчется с одной ноги на другую. Он словно ассистирует не в мероприятии, которое проделывают англичане по нескольку раз в неделю от нечего делать, а как минимум при обширной полостной операции с элементами пластики.

Вода в клизме жутко горячая. Она так и не остыла. Она течёт по попе, по ногам, мимо клеёнки в постель и страшно воняет палёной ромашкой…

– Мама! – Аделаида крутит ступнями. – Вода такая горячая!

– Какая горячая?! Я сама пальцем пробовала! Мне не горячая, тебе горячая?! Не напрягайся и не разговаривай, а то снова придётся делать! И так всё наружу вылилось!

Наконец, низ живота начинает страшно распирать, а всё тело болеть. Уже и температура не кажется такой мучительной. Зад обварен кипятком, пластмассовая палка расцарапала всё, куда попала.

– Хватит! Я больше не могу! Я хочу в туалет! – Аделаида начинает интенсивно дрыгать ногами.

– Всё, всё! Уже мало осталось! Всё, я сказала! Уже мало осталось! Терпи! От клизмы ещё никто не умер! Англичане два раза в неделю делают её просто так, для здоровья! Никто не умер, я сказала!

– Я умру первая?!

Наконец, вся мокрая, Аделаида на негнущихся ногах сползает с постели.

Куда?! – мама перехватывала её на полпути. – Походи немного по комнате, пусть раствор впитается, ну! А то ничего не выйдет! Только вода выльется! Походи, давай походи по квартире!

Она ходит, ходи и ей и кажется, что этому безумию не будет конца. Она уже ненавидит не только англичан, а почти всю Западную Европу.

Да, пожалуй, температура если даже и была, то скорее всего должна была непременно упасть. Но градусник ей так и не ставят. После клизмы её снова кладут в постель. Сейчас должен начаться второй, не менее важный этап лечения.

Теперь её одевают в толстую ночную пижаму, накрывают двумя-тремя одеялами и дают выпить горячий чай с малиной. Потом ещё один стакан, потом ещё один маленький стаканчик. Первый стакан идёт замечательно. Малинка вкусная, пахучая. Второй уже с трудом. Хочется солёного огурца, а не чая. При виде третьего стакана у Аделаиды спазмирует пищевод, но всё равно надо его выпить. Этот метод называется «перепотевание». Смысл его, как подробно разъяснил папа, заключался в том, что микробы живут при определённой температуре, а если температуру повысить, то они «издохнут». Такого эффекта можно добиться, если, например, поместить заражённые хирургические инструменты в стерилизатор, или прокипятить шприц. «Микроби всэ-всэ-всэ издохнут!». Оказывается, то же самое произойдёт, если они поселились в организме. Тогда организм надо нагреть, чем больше – тем лучше, и микробы тоже «всэ-всэ-всэ издохнут»! Человек должен сильно «нагрэца» (нагреться), сильно вспотеть, потом человека переодевают, меняют мокрое постельное бельё, и он на следующий день выздоравливает!

После чая с малиной около Аделаиды один из родителей присаживался на стул и внимательно наблюдал: правильно ли она потеет? Из-под одеяла имели права торчать только нос и глаза. Их желательно было зажмуривать, чтоб не отвлекаться. Дурацкая пижама пот не впитывала. Он тёк по всему телу струйками, сливаясь в ручейки и речушки. Аделаида могла бы даже нарисовать их русла и причудливые бассейны, в которые они впадали. Всё тело противно липло, пот даже затекал в глаза, но смахнуть его не разрешалось. Это уже называлось «высунуть руку». А за «руку» вполне можно было схлопотать ещё одно одеяло.

Сердце колотилось как бешеное. Казалось – ещё мгновение – и оно разлетится на маленькие мокрые тряпочки. Голова раскалывается от боли… И даже не это самое страшное! Мучительней всего – ощущение страшной жажды. Язык сухой и шершавый, как будто кто-то подшутил и заменил его на ржавый рашпиль. Но пить нельзя! Вода испортит всё «лечение» и придётся чай и одеяло начинать заново. Аделаида лежит в полузабытье и остатками мыслей хочет понять: «Если я должна умереть, то может всё-таки лучше от микробов, чем так мучительно и медленно без воды?..»