кричу я что есть сил.
Пытаюсь выйти на берег, но море сомкнуло воды вокруг моих ног, словно сжало тугие кулаки. Рывок. Ещё один. Стихия, недовольно бурля, не отпускала меня из своих владений.
На последнем рывке я не удержала равновесие и села в море. Платье намокло, волосы облепили плечи холодными нитями. Девочка все также совершенно неподвижно стояла ко мне спиной.
— Кто же ты такая, девочка-море? — прошептала я волне, что вот-вот должна была накрыть меня с головой.
Неожиданно малышка обернулась. Ее бездонные синие глаза сверкали холодным огнем, волосы развевались на ветру. Она вытянула вперед руку, и на песке медленно, словно кто-то выводил детским пальчиком, проступила надпись: «Я — твой внутренний демон». В ту же секунду волна настигла меня, но сквозь неё я видела девочку в голубом сарафане, по лицу которой бежали слезы».
Помолчали. Художник встал, протянул мне чистые листы бумаги, острый карандаш и зачем-то развернул меня лицом к спящим пассажирам.
— Вот они, твои истории.
Я непонимающе посмотрел на пассажиров. Писать о…них? О тех, кто не может справиться с простыми земными искушениями?
— Да, мой сын. О них самых. Они сами тебе всё расскажут. И, к слову… Ёж ведь ещё сидит в твоём рюкзаке, верно? Помни о нём. Между прочим, это я рассказал тебе историю про ёжика, а мне — Достоевский, — художник похлопал меня по плечу, сложил наброски, сел на своё место и мгновенно заснул.
А я остался стоять посреди вагона, наполненного чемоданами с прошлым. Господи, кажется, я согласен всю свою жизнь сидеть на полке и ждать, когда меня польют, чем принять всю скорбь этого мира…
#Диалог_9
Я стояла посреди поля. Сердце билось часто-часто, готовое вот-вот вырваться из груди.
— Кто вы? — спросила я.
— Девочка со скрипкой из твоего сна, — ответила она и рассмеялась.
— Это я знаю… Вы ведь были там, в вагоне? И рассказали мне историю?
— Да.
— …Зачем вы всё это мне рассказываете? — я так и стояла посреди вагона. Стёрлись люди, исчезли дома, и лишь фонарь одиноко продолжал гореть.
— Чтобы ты помнила о доброте, которая правит этим миром.
— Зла в мире больше.
— Безусловно, — ответил невидимый голос.
— Тогда какой смысл в доброте?
— А как же история с кактусом?
— Я сама порой сомневаюсь, была ли она, — я подошла к столику, где стояла ваза, и задумчиво посмотрела на ромашки.
— Представь, что все в мире перестали любить друг друга. Что бы тогда случилось?
На мгновение мне показалось, что на моё плечо легла рука. Я не стала поворачивать голову. Я думала.
— Однажды дети спросили, что было бы, если бы Христа не распяли…
— И что ты ответила?
— Сказала, что мир был бы другой. Без зла. Без тех самых теней…Я не представляю мир без любви.
— Тогда расскажи писателю историю. Пусть все знают. Пусть почувствуют.
— Она слишком нереальная, говорю же. К тому же…Слишком личная. Порой я и сама не верю, была ли она.
— А если увидела бы на бумаге, поверила бы?
— Не знаю…Наверное.
— Так расскажи!
Я неуверенно кивнула и пошла к выходу из вагона. А потом перешла на бег, сама не зная, почему…
— Я рассказала писателю историю про кактус. Но…он её не напишет.
— Возможно, это и правильно…Почему она кажется тебе такой нереальной? — спросила девушка.
— Потому что так не бывает. Этот мир…здесь есть лишь совпадения, случайности. Но не чудеса. Дети просто назвали цветок. Мальчик просто его подарил, — я пожала плечами. — И всё же вы пришли ко мне, и в том сне я видела ваши воспоминания. Правда, к своему стыду, я ничего не помню, только то красное здание и огромный клён в свете фонаря.
— Давай уйдём в тень, здесь слишком жарко, — девушка потянула меня за руку.
Мы шли среди травы. Жар поднимался от земли невидимыми облаками, зелень цеплялась за платье, скрывала ноги. С высоты птицы видели лишь наши шляпки, то и дело ныряющие в траву.
— Ты ведь хотела нарисовать историю про девочку, помнишь? — спросила девушка, отвлекая меня от мыслей.
— Помню.
— И что тебе помешало?
— Я испугалась, — честно ответила я, присаживаясь на поваленное дерево. — И рисуя я откровенно плохо.
Мы подошли к небольшому лесочку. Здесь листья шелестели от ветра, словно напевая какую-то мелодия.
— А ты? Ты пишешь музыку?
— Зачем её писать? Она вокруг нас. Она везде. Слышишь, как шепчут листья? Как там, вдалеке, река уносит наши воспоминания? Как птицы кричат, рассказывая о своих странствиях? Я просто слушаю. А потом играю.
— И тебе не страшно?
— Нет. Если не получится, я попробую снова.
— А можешь, пожалуйста, сыграть для меня?
Девушка кивнула. Она села, поудобнее перехватила скрипку. Её смычок плавно опустился на струны и…запел. На мгновение мне показалось, что я лечу. Лечу, а вокруг меня летит вселенная. И я такая маленькая-маленькая, а вселенная огромная, состоящая из невероятного количества частичек. И я — та самая частичка. Но я не одна. Вокруг меня есть сотни, тысячи таких частичек. И все мы летим по дороге жизни, летим, порой забывая, куда и зачем…
#Диалог_10
Напротив художника упал на сиденье писатель. Он был лохматый, усталый, и, если присмотреться, то можно было заметить, что глаз его временами подёргивается. Писатель бросил на стол пачку исписанных листов и огрызок карандаша, который некогда был полноценным инструментом для письма.
Художник хмыкнул и попытался спрятать улыбку. Не получилось.
— Я больше не могу, — писатель положил лохматую голову на руки и замолчал, словно провалился в неведомое пространство.
— Много ли историй ты нашёл? — спросил художник, глядя на черновики.
— Много. Но все они — про то, как важно вовремя простить, отпустить. Про то, что порой нужно ждать. Про то, как одна оплошность может изменить всю жизнь. Для меня они слишком простые. Я уже писал об этом. Множество раз писал.
— А ты заметил, что чемоданов, набитых прошлым, стало меньше? — спросил художник, очиняя ножом огрызок карандаша.
Писатель оглянулся. Действительно, многие рюкзаки, сумки и чемоданы превратились в небольшие сумочки, где помещался лишь бесценный опыт прожитых лет. Где же неподъёмный груз?
— Почему так произошло? — спросил писатель, глядя то на свои листы, то на пассажиров поезда.
— Потому что ты их выслушал. Ты стал их проводником в мир правды. Слово — бесценным дар, помнишь?
— Но их истории — такие…обычные. Я не хочу писать про них книгу.
— Но ведь лучшие художники прошлого и писали простые вещи. Потому мы и считаем их великими, что они сумели увидеть необычное в