Читать интересную книгу Из-за елки выйдет медведь - Анастасия Ермакова

— Но я-то видел! — встрепенулся “свидетель”, — вы мне верите?!

— Конечно, — осторожно ответила я, боясь вызвать вспышку непредсказуемой агрессии. — Но вступить в ваши ряды не могу, потому что вообще не верю в Бога.

— Я так и знал! Я так и думал! — непонятно чему обрадовался он. — Именно поэтому я и подошел к вам. Дело в том, что только нам, “Свидетелям Иеговы”, известно несомненное доказательство существования Бога.

— Неужели?

— Сказать? — по-детски, будто собирался показать мне какой-нибудь вкладыш от жвачки, придвинулся он.

— Может, не стоит? Вдруг оно меня не убедит?

— Доказательство железное.

— Да?..

— Это я вам говорю.

— Ну, и?..

— Бог есть!

— Очень убедительно.

— Но ведь вы в Него не верите? — прищурился он.

— Не верю.

— Хорошо. А в Кого вы не верите?

— То есть?

— Ну, назовите Того, в Кого вы не верите.

— В Бога.

— Вот! — торжествующе вскочил парень. — Видите! А как можно не верить в то, чего нет? А? Понимаете?.. Ваше отношение к объекту уже гарантирует его существование. Ну, убедил?

— Честно говоря, нет. Но ваш энтузиазм несомненно убедителен. Давайте закончим на этом. Мне пора.

— Да поймите же! — схватил он меня за руку. — Вы откроете для себя целый мир, вы познаете и обретете радость и истину, вы сможете…

— Мне не нужно никаких истин, молодой человек. Мне хорошо и без них. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

— Вы можете уделить мне еще хотя бы пять минут?

— Нет.

Я встала и пошла по направлению к метро. Травяное солнце уже было нежарким. Слабый ветерок доносил запах городской пыли и гари. Вдруг ужасно захотелось есть.

— Вы не представляете, как изменилась моя жизнь с тех пор, как я стал…

— Полным идиотом.

Это подействовало. Сектант исчез так же внезапно, как и появился.

Вечером я приезжала домой, ужинала и снова читала. Часа в два ночи ложилась, но засыпала не сразу. Думала о медленно, но неостановимо текущем, как струйка воды из поломанного крана, лете…

 

* * *

Когда на даче отключают свет, мы с бабушкой зажигаем свечи и играем в лото. Она похожа на колдунью, вспышки и тени на лице делают ее то доброй, то злой. Долго, с загадочным видом, она шарит рукой в черном пыльном мешке, потом торжественно извлекает оттуда бочонок с номером и зловещим шепотом называет его…

Дача — это самодельный рай. Рай, созданный бабушкой. Место, где никогда не бывает скучно. Яблони, облака, цветы… Долгий жаркий обморок лета. Шесть соток зеленого покоя. Просторность цветущих выходных. Чаепитие на открытой террасе. Комариные вечера. Теплой луной разнеженные ночи. И в центре всего — огуречная королева, моя дорогая бабушка, ловко и вкусно консервирующая в банках август…

Не знаю названия этих цветов, они лиловые и простенькие, — но вечером, часов около пяти, они все обсажены белыми бабочками; бабочки непрестанно вспархивают, перелетают с цветка на цветок, меняясь местами; потом вдруг замирают, грациозно смыкая и размыкая нежные крылья.

Может быть, красота потому так ранима, что она слишком притягательна, и ею жадно любуешься, а когда любуешься, то втайне хочешь овладеть ею, покорить, запереть в какую-то ограниченную форму?.. А форма существования у красоты только одна — свобода. Она не терпит присвоения. Она сама по себе — как этот бабочковый куст, от которого мне абсолютно ничего не надо, кроме того, чтобы он просто был, существовал, излучал цвет и запах…

Кончается август, отцветает лето, уже больше месяца я не была у Ильи. Вчера он пришел сам, принес один из моих портретов. И спросил ужасную глупость: почему я больше не прихожу к нему?..

Разочароваться, чтобы вновь ощутить себя очарованной. Разувериться во всем, чтобы во все поверить. И тогда — суметь ухватить редкие полновесные моменты бытия: ощутить ту скорость, с которой я летела, сидя на неподвижном мотоцикле детства, когда папа и мама стояли справа и слева от меня, как ангелы, молодые и красивые ангелы, и держали руль; сыграть с бабушкой в старинное лото, где все пронумеровано и известны правила игры, но все равно ничего не понятно; познать близость мужчины, спящего в другой комнате; запомнить умоляющий взгляд Андрейки, обнимающего мои колени в полутемном коридоре, теплоту маленьких птиц, выпущенных с балкона тети Люси… Бескорыстная мозаика бытия. Драгоценная морока существования. Безделушки влюбчивой памяти.

Надо наконец решиться и сказать Андрейке, Кузьмичу и тете Люсе об уходе.

Отец Михаил, когда я сообщила ему о своем решении, сказал:

— Ты, конечно, права. Но им, я думаю, будет не хватать тебя. Просто сейчас ты еще не понимаешь, что эти люди стали почти родными… Впрочем, делай, как считаешь нужным.

— Но я же не могу всю жизнь быть для них нянькой?

— Конечно, нет. Хотя, возможно, это не так уж и плохо.

— Что?

— Быть для кого-то нянькой. Чувствовать свою необходимость.

— С точки зрения христианства?

— С точки зрения самого обыкновенного, одинокого и отнюдь не совершенного человека.

— Но я же их не бросаю. Я обязательно буду звонить, навещать их…

— Не будешь, — без упрека сказал он.

— Чего твой обормот-то приходил? — недовольно спрашивает бабушка.

— Картину подарил. Вот.

Она недоверчиво разглядывает портрет, качает головой.

— Краски-то извел… И не похожа совсем.

— Не похожа, — соглашаюсь. — Но, понимаешь, Илья меня увидел именно такой.

— Илья твой увидел дуру, которая с ним спать будет! Илья увидел… Все они видят одно и то же.

— Ну, бабуль…

— Что, бабуль! Что, бабуль! А чего ж ему еще надо от тебя? Ведь не жениться же надумал? Чего приходил-то?

— В гости звал.

— Опять?! Ну ни стыда у человека, ни совести. Не вздумай идти. Хватит, находилась. Зашла бы лучше к Олегу, проведала. И, кстати, Сашк, спроси у соседей, когда они ехать собираются, поговори насчет машины.

У соседей застолье. Отмечают закрытие сезона. Тридцатипятилетняя хохотушка-толстушка Ирина и ее громадный грозный муж Роман, уже изрядно поддатые, тут же усаживают меня за стол.

У них гость. Гость рыжеволос, улыбчив, с едва наметившимся брюшком. Он весело-удивленно глядит на меня и протягивает руку. Мы не виделись лет пятнадцать.

Вовка наливает мне водки.

Выпытывает про мою жизнь.

Рассказывает про свою: женат, дочка.

Пьет, курит.

Вспоминает детство, обнимает меня за талию.

Хочет, чтобы я немедленно пошла к нему.

Пьет, курит. Пьет, курит.

Говорит, что всегда любил меня.

Говорит, что любит и теперь.

Пьет, курит. Пьет, курит. Пьет, курит.

Кладет руку на мои колени.

Целует в шею.

Пьет, курит. Пьет, курит. Пьет, курит. Пьет, курит.

Его рвет.

Он засыпает на диване.

Ему снится детство: велосипеды, пруд, смолистые ели, тонкая,

влюбленная в него девчонка…

Я вспоминаю о бабушкиной просьбе.

— Слушай, Ром, довезете бабулю мою до Москвы? А то у нас куча банок, заготовок всяких…

— Да не вопрос! Сашка, ты че, нас не знаешь, что ли?..

Мне наливают снова и снова, я пью и пью. Мне хочется напиться. Чтобы ничего не помнить, ни о чем не жалеть. Чтобы запросто сказать Андрейке, Кузьмичу и тете Люсе, что я ухожу от них. Чтобы признаться себе в том, что все еще люблю Илью.

Мне наливают и наливают. Голоса постепенно отдаляются, становясь стеклянно-ломкими, и я натыкаюсь на них, как на стену. Меня внезапно поражает твердость и тяжесть рюмки в моей руке. Ее тяжело держать, я разжимаю пальцы, и она падает.

— А, ерунда! — хохочет Иринка, — они небьющиеся. С виду как стеклянные, а на самом деле пластмассовые. Здорово, да?

Я глупо улыбаюсь и лезу за рюмкой под стол. Под столом сумрачно и уютно, я решаю остаться там. Ухватившись руками за бахрому, тяну к полу скатерть — мне нужно спрятаться получше, чтобы меня не нашли. Но меня очень быстро находят — и вот я снова сижу на стуле; комната немного кружится, и хочется одновременно петь, смеяться и плакать. Я безумно люблю всех: Ирину, Рому и Вовку, сопящего на диване, не того, четырнадцатилетнего, целующего меня в желтой закатной воде, а этого, пьяного и чужого Вовку.

— А ты, Саш, знаешь, где я теперь работаю? — спрашивает Ромка. У него красная физиономия и жутко волосатые руки, он похож на большую добрую обезьяну.

Я с трудом понимаю, что вопрос обращен ко мне. Пластмассовым неподвижным языком пытаюсь обнаружить свой интерес:

— Где?

— На помойке! — хвастается Ромка.

— Поздравляю.

— Ты не поняла, — обижается за мужа Иринка, — он мусор вывозит, а не что-нибудь там…

— Мусор — это хорошо, — говорю и громко икаю.

— Водички, водички попей, — заботится Ромка, подавая мне чашку. — Один раз, прикинь, нашел пять банок вишневого компота! Срок годности кончился, вот какой-то магазин и выкинул. А компот совсем хороший! Помнишь, Ирин?

— Да-да, компот — супер. А банки! Банки обалденные, — оживляется его жена, — знаешь, Саш, такие широкие с узким горлышком. Я в них в этом году огурцы закрыла. Ты, кстати, сколько соли кладешь? А то у меня чего-то сильно соленые получаются.