ты Гоголя успел прочитать?
Я замялся.
— Не знаю. Может память как-то фрагментарно возвращается, — отшутился я. — Гоголя помню, тебя — нет.
— Как бы то ни было, быстрая езда тебя едва не убила. И я очень зол на тебя, Владимир. Мне плевать, помнишь ты или нет, но ты совершил большую глупость. Своими выходками ты опозорил не только себя, но и весь наш род.
Я кивнул.
— Не спорю. Это перебор. Значит, понесу наказание. Изворачиваться не буду, выбора, чую, все равно нет.
Да уж, ситуация, как говорится, патовая. Интересный поворот сюжета в этом кино. Настоящий Володя, конечно, отжег напалмом. Надо умудриться так накосячить за один вечер. Может убейся он в самом деле, семья бы вздохнула с облегчением. Держать рядом с князем такое позорище себе дороже. Сплошные убытки — финансовые, репутационные. Да и нервы такой отпрыск наверняка выматывал.
Но только вот теперь вместо Володи был я, а я очень хотел жить, причем жить спокойно. Ну интересно мне стало, чем все это закончится! А ничем хорошим оно, судя по всему, заканчиваться не собиралось.
— Набил бы тебе лицо и переломал каждую кость, честное слово, — прошипел Алексей. — Да толку? Все равно залечишься, а делу это не поможет. Теперь отец с дедом будут умасливать чинуш, чтобы замять этот скандал. Но все равно слухи уже понеслись по городу, так что не жди, что на этот раз тебе все сойдет с рук…
Он не договорил — умолк, прислушавшись к шуму, доносившемуся с первого этажа.
— Приехали, — сказал он и поднялся с кровати. — Пойду встречу.
— А мне что делать?
— Молиться, чтобы радость деда от твоего возвращения к жизни перевесила его желание самолично тебя придушить.
Алексей расправил пиджак и торопливо вышел. Я сполз с кровати, нашел брошенную в угол книгу и сунул под подушку. Потом дочитаю, как все устаканится. Живот начал урчать от голода — видимо, усиленная регенерация требовала потребления многих тысяч калорий. Но звонить слугам не хотелось. Сперва бы понять, как себя вести, чтобы влетело с правом прощения.
Но подумать мне не дали.
В дверь робко постучали, словно спрашивали разрешения войти. Ну хоть кто-то проявил уважение к болезному.
— Заходите! — крикнул я и натянул одеяло по самые подмышки. Хорошо бы раздобыть одежду и облачиться самому. Чем меньше народу увидит печать, тем лучше.
Створки заскрипели и медленно отворились. Пожилой мужчина в ливрее слуги — больно уж он походил на ряженного в униформу швейцара в каком-нибудь дорогом отеле — катил перед собой пустое кресло.
— Владимир Андреевич, с возвращением, — добродушно улыбнулся мужчина. — Вижу, дар родовой работает — вон, уже и раны затягиваются…
— Простите, я не помню, как вас зовут. Головой ударился.
— Лука я, ваше сиятельство. Лука Афанасьевич, — старичок подкатил кресло ближе. — Их сиятельства Николай Валерианович и Андрей Николаевич требуют вас к себе.
— А это еще зачем? — я указал на кресло-каталку.
— Так вы ж раненый у нас…
— Бросьте, Лука Афанасьевич, — я встал, прикрываясь одеялом. — Сам пойду, своими ногами. Что мне сейчас по-настоящему нужно, так это одежда.
— Владимир Андреевич, так то ж приказ…
— Что мне, в первый раз приказы нарушать? — я улыбнулся старику. — Да и вас заставлять катить такую тяжесть я ни за что не буду. Еще же и по лестнице, небось, придется спускаться…
— Не придется. Вас ожидают в верхней гостиной.
— Тогда еще проще. Лука Афанасьевич, поройтесь, пожалуйста, в платяном шкафу и дайте что-нибудь, что не будет раздражать их сиятельств.
Заставлять старика, да еще такого божьего одуванчика, здоровенного лба тащить, пусть и на колесах? Князь там с дуба рухнул?
Не знаю, обиделся или, наоборот, обрадовался Лука Афанасьевич, но бодро подвинул кресло-каталку к стене и принялся копошиться в массивном шкафу.
— Я бы выбрал это, — он положил передо мной простые коричневые брюки и хлопковую рубашку. — Дед ваш излишеств не любит. Все же военный человек, аскет…
— Прекрасно. Спасибо, Лука Афанасьевич. Вас не затруднит подать белье и обувь?
Через пару минут передо мной выросла стопка одежды, и я отпустил слугу за дверь. Старичок пытался возмущаться — дескать, всегда помогал мне одеваться, а тут я еще и калечный. Но я был непреклонен. Пусть думают, что сильно башкой треснулся. На травму головы можно списать любую прихоть.
По-хорошему, кое-какие привычки или особенности поведения этого отморозка Оболенского надо бы сохранить. Но я не знал, как именно он общался со слугами, каким тоном разговаривал и какие обороты речи использовал. Перемена будет слишком заметной.
С другой стороны, если это будет перемена к лучшему, может и прокатит?
— Готов, — сказал я дожидавшемуся у дверей Луке Афанасьевичу. — Проводите меня, пожалуйста, к их сиятельствам.
Дедок почему-то улыбнулся себе в усы, но ни слова не сказал. Мы шли по застеленному ковром коридору, лишь подтвердившему мою догадку о старинном доме. Точнее, зданию могло быть и меньше сотни лет, но убранство создавали явно под старину.
Стены на одну треть от высоты были убраны деревянными панелями, а выше их обили тканевыми обоями. Всю дорогу меня сопровождали картины в строгих деревянных рамах — пейзажи, сцены охоты, изысканные натюрморты и жанровые портреты. Освещение было электрическим, но бра стилизовали под старинные настенные подсвечники.
Наконец Лука Афанасьевич остановился перед широкими двустворчатыми дверями.
— Прошу, Владимир Андреевич, — слегка поклонился он. — С Богом.
— Спасибо, — искренне поблагодарил я.
Казалось, во всем этом доме обо мне заботились лишь красавица-мать да этот старый слуга. Но Анастасия Павловна, раз уж была женой наследника князя, не была урожденной Оболенской. А Лука наверняка происходил из простого люда. Так что, выходило, что среди урожденных Оболенских у меня пока что друзей не было. Впрочем, неудивительно. Такого придурка-сына я бы сам хотел придушить.
Без стука я потянул дверную ручку на себя и вошел внутрь.
— Добрый день, ваши сиятельства.
Верхняя гостиная явно предназначалась для сбора членов семьи и самых близких друзей. Окна небольшой комнаты выходили на оживленную улицу, но от шума спасали высаженные перед домом деревья и кустарники. Сама гостиная показалась мне по-семейному уютной. Стены украшали портреты родственников, было много совместных фотографий.
В центре зала располагались два дивана, по краям поместили кресла. У дальней стены стояло фортепиано, а на стуле дремал пушистый сибирский кот. Когда я поздоровался с родней, усатый лениво приоткрыл один ярко-зеленый глаз, повел ухом, а затем демонстративно свернулся калачиком задницей ко мне.
Володю что, даже кошки местные не жаловали?
— Проходи, Владимир, — донесся властный голос из глубины комнаты.
Я прошел дальше и остановился, увидев князя. Это точно был дед, хотя со