Читать интересную книгу Россия и Запад (Антология русской поэзии) - Тарас Бурмистров

Для прояснения этих вопросов нужно рассмотреть более ранний отрезок русской истории, особенно в ее взаимоотношениях с историей западной. Ключевский, много занимавшийся этим вопросом (и в своем знаменитом "Курсе русской истории", и в специальных исследованиях), считал, что западное влияние в России началось не с петровскими реформами, а гораздо раньше, в середине XVII столетия. Когда после Смуты начала века московское правительство попыталось восстановить государственный порядок старыми средствами, оно столкнулось с тем, что сделать это теперь стало уже невозможно. В русском обществе, и так уже взбудораженном мощными общественными сдвигами и потрясениями, все сильнее ощущалось томительное недовольство своим государственным устройством, поначалу смутное, а потом осознаваемое все яснее. Это недовольство - говорит Ключевский - чрезвычайно важный поворотный момент в русской жизни и русской истории. Оно сопровождалось неисчислимыми последствиями, главным из которых оказалось резко возросшее влияние Запада на Россию. "И прежде, в XV-XVI веках, Россия была знакома с Западной Европой", пишет Ключевский. Она "вела с ней кое-какие дела, дипломатические и торговые, заимствовала плоды ее просвещения, призывала ее художников, мастеров, врачей, военных людей. Это было общение, а не влияние. Влияние наступает, когда общество, его воспринимающее, начинает осознавать превосходство среды или культуры влияющей и необходимость у нее учиться, нравственно ей подчиняться, заимствуя у нее не одни только житейские удобства, но и самые основы житейского порядка, взгляды, понятия, обычаи, общественные отношения". Это "духовно-нравственное подчинение", начавшееся в XVII веке - может быть, самый горький момент в нашей истории (хотя само по себе европейское влияние и оказалось благотворным для России). Это было тяжелейшее, близкое к отчаянию, осознание своей национальной недостаточности, ущербности, несостоятельности своего государственного устройства; это был момент мучительного неверия в свои силы и сомнения в своем будущем. "Западное влияние", пишет Ключевский, "вышло из чувства национального бессилия, а источником этого чувства была все очевиднее вскрывавшаяся в войнах, в дипломатических сношениях, в торговом обмене скудость собственных материальных и духовных средств перед западноевропейскими". Тогда и начался тот "глубокий перелом в умах", который в конце концов привел к петровским реформам. "В московской правительственной среде и в обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю полноту средств, достаточных для дальнейшего благополучного существования; они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают оглядываться по сторонам, искать указаний и уроков у чужих людей, на Западе, все более убеждаясь в его превосходстве и собственной отсталости".

Поначалу это обращение к плодам западной цивилизации было очень осторожным и сопровождалось всегдашним московским отвращением и подозрительностью ко всему, что приходит с Запада. Пока оттуда заимствовались одни только технические достижения и усовершенствования, это не вызывало еще больших сомнений в том, насколько безопасны такие нововведения для старинного русского благочестия. Но скоро стало ясно, что любое сближение с Европой неизбежно приводит к тому, что и ее умственные и нравственные основы начинают оказывать сильное, все возрастающее влияние на русское общество. Тогда у этого сближения появились и противники, протестовавшие против него и боровшиеся с ним. В XVII веке движение России к Западу проходило судорожно, неровно, с остановками и поворотами вспять. Западное влияние тогда "принимали по каплям", говорит Ключевский, "морщась при каждом приеме и подозрительно следя за его действием". Ко времени воцарения Петра противники этого влияния почти восторжествовали. Россия была готова замкнуться в глухой изоляции от всего света, обособившись от внешних воздействий, не только западных, но и восточных, византийских, господствовавших в ней до того времени.

С началом преобразовательной деятельности Петра, чья воля и энергия стали притчей во языцех, все переменилось. Петра уже не мучают сомнения и опасения, не окажется ли как-нибудь сближение с Европой вредоносным и угрожающим русскому туземному благополучию и миропорядку. Его стараниями западное влияние хлынуло в Россию мощным, широким и довольно мутным потоком; но при этом оно ограничивается почти одними только военными, торговыми и промышленными заимствованиями и нововведениями. В России появляются армия и флот, удобный выход к морю, сотни заводов и фабрик, школы и Академия. Такое влияние Запада не воспринималось Петром как "духовно-нравственное подчинение" России Западной Европе. Он считал, что саму Европу к благоденствию и процветанию привело усвоенное ею научное и культурное наследие Древнего мира, а Россия имеет такие же права на это наследие, что и Запад; речь идет только о том, чтобы "не пропустить своей очереди". Как я уже говорил, Петр не собирался особенно сближаться с Западной Европой - он лишь стремился с ее помощью укрепить, усилить Россию, сделать ее соперницей Европы, равной ей или даже превосходящей ее по своим силам и могуществу. Но западное воздействие гораздо глубже врезалось в податливую русскую действительность, чем это первоначально планировалось Петром. Оно продолжается и после Петра, но принимает несколько иной характер.

Основным проводником западного влияния в России XVIII века было дворянство, особенно столичное. Петр целыми толпами насильственно отправлял дворян за границу, для обучения военной и промышленной науке. После его смерти эта "образовательная повинность" стала легче, хотя дворянство и не было освобождено от обязательной службы. Наконец в 1762 году был издан "Манифест о вольности дворянства", предоставивший этому сословию возможность заниматься чем угодно или не заниматься ничем вовсе. Но дворяне уже не торопились отказываться от связей с Западом, который теперь не вызывал у них такого неприятия, как раньше, до Петра. Конечно, об обучении наукам и ремеслам речь больше не шла, но оставались и другие плоды западноевропейской цивилизации, тем более лакомые, что в самой России все это еще было по-прежнему в новость и в диковинку. Свой обширный досуг надо было чем-то заполнять, и русское образованное общество, воспитанное уже вполне по-европейски, приступило к созданию вокруг себя небольших кусочков Европы, отгороженных от российской действительности, которая казалась тем более отталкивающей, чем более привлекательным казался Запад. В своем курсе "Западное влияние в России после Петра" Ключевский живо передает сложившийся в XVIII веке весьма своеобразный быт богатого русского дворянина (привожу с некоторыми сокращениями):

"Удаляясь от столичного шума, добровольный отшельник где-нибудь в глуши Владимирской или даже Саратовской губернии, в стороне от большой дороги, среди своих 20 тыс. десятин земли воздвигал укромную обитель во 100 комнат. Все музы древней Греции при содействии доморощенных крепостных ученых, художников, артистов и артисток призывались украсить и оживить этот уголок светского отшельника, тайного советника или капитана гвардии в отставке. Гобелены, обои, разрисованные от руки досужим домашним мастером, портреты, акварели, гравюры удивительной работы с сюжетами из античной древности, амфилада 20 зал и гостиных с перспективой, замыкаемой по обоим концам колоссальной фигурой Екатерины II; домашний театр с тремя рядами кресел в партере, зала в два света, от потолка до пола увешанная портретами; где-нибудь в углу особо от других тщательно вырисованная на полотне типическая фигура с тлеющими угольными глазами, игольчатым носом и идущим ему навстречу загнутым и заостренным подбородком - известная фигура папа Вольтера, а на верху дворца уютная келейка, украшенная видами Франции, где под желтым шелковым пологом покоится веселый собеседник хозяина m-r Granmont, самоотверженный апостол разума, покинувший родную Овернь, чтобы сеять просвещение среди скифов Сердобского уезда. В доме на стенах глаз не находил места, не завешанного наукой иль искусством, не оставалось щели, через которую могли бы проникнуть в этот волшебный фонарь уличный факт или житейская проза. А за домом тянулся обширный парк с 42 просеками и дорожками и 10 храмами-беседками на перекрестках - приют новых чар для глаз и воображения. Были беседки Славы, Дружбы, Истины, вместилище чувствий вечных, дорожки приятного наслаждения, уединения, неожиданного утешения, истинного разумения, постоянного друга, веселой мысли, милой жены, жаркого любовника, верных любовниц, услаждения самого себя, наконец, дорожка Марьи Антоновны, т. е. королевы Марии Антуанетты с ее мраморным бюстом".

Что-то похожее описывает и Пушкин в своем послании "К вельможе", адресованном кн. Н. Б. Юсупову, который в екатерининские времена был видным дипломатом и сенатором, проводил много времени в Европе, а в 1830 году, когда писалось пушкинское стихотворение, доживал свой век в подмосковном имении Архангельском, обставленном с чрезвычайной роскошью и искусством. В пушкинском описании, в отличие от зарисовки Ключевского, почти нигде не проскальзывает ирония, оно скорее преисполнено почтительности и уважения; Пушкин, однако, тоже говорит об отрыве от действительности таких "потомков Аристиппа", и использует для этого почти тот же самый образ, что и Ключевский: