Мирон с Демидом, столбами застывшие посреди комнаты, прошли к длинной лавке у стены с росписями и опустились на гладко струганное покрытие. Снизу, из зала, долетала Фролова песня.
- Ты был прав, Даки, - сказал Лот негромко. В этой комнате, где вкрадчиво мерцали свечи, громко говорить было просто невозможно. Монастырь не остался в стороне. Но почему настоятель Уордер промолчал утром?
Даки пожал плечами и задумчиво подпер ладонями голову.
- Не знаю... Скорее всего, он почему-то не захотел высказываться при всех. А может, хотел сначала посоветоваться с монахами. На острова он, конечно, редко попадает, но в приходе Зельги всегда гостят двое-трое из монастыря. У них даже лодка есть специальная.
Это было правдой: Мирон знал, что монахи не боялись моря. Они вообще мало чего боялись. Особенно обитатели монастыря с острова Сата.
Лот Кидси сосредоточенно вертел в пальцах монету. Шрам на его левой щеке стал совсем белым, не то что семь лет назад, когда Мирон последний раз обнял Лота перед походом Багира.
Тогда шрам рдел, словно огонь в камине, даже рыжая борода не могла его скрыть. Не скрывала, впрочем, и теперь.
- Кто-нибудь слыхал об этом Лерое?
Мирон с Демидом переглянулись и отрицательно развели руками: не слыхали, мол. Даки кашлянул.
- Да где уж вам... Кхм... Это ведь лет тридцать назад случилось.
Он на секунду умолк, и нетерпеливый Демид тут же встрял:
- Что случилось?
Даки одарил его тяжким взглядом. Порылся, видать, в памяти, и лишь потом сказал:
- Говорят, ходил он к одному старику-ворожею, который будто бы видит прошлое. О чем Лерой его спрашивал - не знаю, да и никто, поди, не знает. А сам Лерой как воротился - молчун стал, каких мало. Долгопол, сосед его, мне сказывал, когда за товаром в Зельгу наведывался, - за неделю если слово-два вымолвит, и то много. Одним словом, темная история.
- Постой-постой, - Мирон догадался, что имел в виду монах-посланник. - Значит, мы должны нагрянуть к Лерою, выспросить где живет тот старик-ворожей, а у него уж разузнать все о лже-Знаках? Так, что ли?
- А жив ли этот старик? - усомнился Демид. - Если лет тридцать назад он уже был стариком...
- Ворожеи живут долго, - оборвал Даки. - Или ты еще что-нибудь предложить хочешь? Валяй, мы послушаем.
Демид смутился:
- Ну...
- Подковы гну, - проворчал Даки. - Ладно уж. Я и сам об этом подумывал. Придется вам для начала в Торошу податься. Долгопола я давно знаю: много лет торгую. У него и остановитесь. Поклон от меня. Ну, и гостинцев наготовлю позже. Сделаете все, как монах сказал. Потолкуете с этим Лероем, авось что и расскажет. Хотя, полагаю, разговорить его будет непросто. Если все, что болтали - правда, знать, путь вам новый к тому старику. Ясно?
Лот Кидси, внимательно слушавший Даки, коротко кивнул. Демид не преминул осведомиться:
- Все пойдем?
- Идите втроем, - посоветовал Даки. - Мало ли что?
- А ты? - невинно полюбопытствовал Демид.
- Я живу в Зельге, - сказал, как отрезал, Даки. Голос его вдруг стал словно жесть. - А ты, парниша, языком мели поменьше. Усек?
Демид притих.
- Цимарцы завтра с утра в Торошу отплывут, - сказал Мирон нейтрально. - Может, с ними договориться? Быстрее все-таки...
Даки мгновенно смягчился, стал обычным: ворчащим и добрым.
- Да говори уж, суше!
Мирон вздохнул:
- И суше, понятно...
Демид заулыбался.
- Это мне нравится. По-честному, без маскировки. Суше, мол, и ноги целее.
- На том и порешим, - Даки поднялся. - Лот, заскочи ко мне перед сном.
Рыжий Воин согласно кивнул.
Когда Мирон потянул на себя тяжелую дверь комнаты, в щель хлынула песня; она становилась все громче.
Пели в большом зале таверны:
Путь наш труден и долог,
Оттого всем нам дорог
Этот временный уют.
От Сагора до Цеста
Ждут нас дома невесты
Верить хочется, что ждут.
Моряков назавтра ждало море, ждала шхуна, и ждал путь, лишь изредка приводящий в таверны, в тепло и уют. Мирон направился к столу цимарцев: договариваться нужно было прямо сейчас.
Гей-гей, кружки налейте...
Так и хотелось подпевать. С высоты крутой лестницы зал открылся, словно море с обрывистого берега. Следом за Мироном спускались Лот и Демид. И гремела в таверне песня, предвещающая новую дорогу:
Гей-гей, наша Фортуна,
Гей-гей, добрая шхуна
На нее лишь стоит уповать.
Утром под сырой моросью, валящейся с пропитанного водой неба, три шандаларских Воина ступили на борт "Феи", цимарской шхуны. Капитан Торрес охотно согласился доставить Лота, Мирона, и Демида в Торошу, испросив чисто символическую плату.
Шхуна была небольшая, двухмачтовая, работы тэлов. Моряки ставили паруса, которые быстро намокли и от этого посерели. Торрес с мостика командовал отходом, приставив ко рту небольшой рупор. "Фея" величаво отвалила от причала и, зачерпнув парусами легкий западный ветер, пошла по свинцовой воде бухты Бост, прямо в пролив между островами Лин и Ноа.
Юнга отвел Воинов на корму, к каютам. Торчать под дождем на палубе пассажирам было совершенно незачем. Команда, закончив с парусами, потянулась в кубрик на баке. Наверху остались лишь вахтенные, да капитан у штурвала, пожелавший лично вывести корабль из бухты.
Три дня Мирон вынужденно скучал. Бернага, видимо, решил выспаться впрок и вставал всего пару раз к ужину, а Лот увлекся чтением старинной книги, собственностью капитана Торреса.
Устойчивый ветер влек "Фею" на северо-восток. Слева по борту проступали безрадостные берега, часто скрываемые туманом - когда-то это были холмы, отстоящие от моря на целую версту. Миновали залив Южное Эхо, устье Фалеи, потом - Алиса, а дальше пришлось брать мористее, потому что путь преградил низкий болотистый мыс Урла. Ветер некоторое время дул почти точно в борт и "Фея" шла заметно накренившись. Из матросского кубрика часто доносилось пение, работы мореходам на сей раз выпало совсем немного. Но Мирон знал, что раз на раз не приходится. Стоит разразиться буре...
К вечеру третьего дня обогнули скалистый остров Гинир и вошли в залив Вар. Свинцово-серые волны грызли податливый берег - он отступал теперь медленнее, чем раньше. Над бывшим островком в устье реки Вармы возвышалась над водой верхушка торошинского маяка, до сих пор действующего. Правда, ныне его видно только если подойти вплотную. Это зельгин маяк надстроили семьдесят лет назад и он вознесся высоко над морем, как во времена сезонов.
Мирон поймал себя на мысли, что часто сравнивает день сегодняшний с давно минувшими, которых он никогда не видел.
"Старею, что ли? Копач говорил: когда перестаешь мечтать, а начинаешь чаще думать о прошлом - это старость."
Смешно - Мирону не исполнилось еще и тридцати...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});