Певец этот, которого звали Филодем, по очереди жил то в одном, то в другом доме. Обитатели деревни его охотно кормили, подарили ему старую, но еще крепкую зимнюю одежду и по вечерам собирались слушать его пение и игру на кифаре.
Целые дни просиживал Тем с этим лысым музыкантом, носил ему из родительского дома вкусные куски и без конца слушал рассказы старого бродяги.
При помощи того же Филодема соорудил сын Керкиона себе новую свирель, пробовал играть на его большой кифаре, а также научился нескольким священным пляскам в честь Ареса, Зевса и юного Аполлона. Точно так же мог он в конце зимы пропеть неуверенным голосом, аккомпанируя себе на кифаре, довольно длинную рапсодию о подвигах никому в их селении не известного бойца и героя Геракла, а кроме того, отрывки гимнов о борьбе небесных богов с мрачными гигантами.
Интимная жизнь бессмертных сделалась ему под конец до того известна, что, когда в соседней деревне у одной девушки родился сын, отцом которого она в простоте душевной назвала неизвестного ей бога, Антем принял было даже участие в спорах взрослых о том, какой это мог быть из богов.
Правда, он был тотчас лишен слова и позорно изгнан из того дома, где происходила беседа, но ушел он не без чувства собственного достоинства и вполне убежденный, что старшие прогнали его из зависти к его необыкновенным познаниям.
С этих пор мальчик стал чуждаться их общества, дулся и почувствовал себя вполне свободным лишь тогда, когда в селении стали вновь выгонять стадо.
* * *
— Сегодня ночью в лесу нимфы празднуют наше возвращение, — сообщил Антему его козлоногий друг, увидясь с ним после долгой разлуки. — Нас вернулось немного, но это все же лучше, чем ничего. А потому нимфы ликуют. Приходи и ты. Тебя не тронут. Я говорил уже дедке.
— Хорошо. Когда в доме заснут, я прибегу к тебе на опушку. Подожди меня около камня… А почему вы вернулись не все?
— Большая часть ушла отыскивать бога. У Зевса объявился новый сын по имени Ойнос. До нас дошел слух, что он сзывает к себе сатиров и фавнов. Когда настала весна, многие, вместо того чтобы вернуться сюда, отправились на север… У нас говорили, что всех приходящих к нему этот Ойнос поит новым чудесным напитком, после которого, каждый сам становится богом.
Большинство нашего племени соблазнилось и ушло. Осталось немного… Я теперь за большого, — прибавил сатир, улыбаясь собственной важности…
………………………………………………………………………………………………………………
Ночью на опушке леса Антем отыскал поджидавшего его друга и вместе с ним по оленьим тропинкам пришел на поляну у Круглого Озера, где плясали уже при свете луны беззаботные стройные нимфы.
— Это мой друг, — представил его Гианес. — Он хорошо играет на свирели. Не бойтесь и не бегите от него, о легконогие! Антем, сядь тут на пне и приготовься сыграть что-нибудь божественному хороводу.
Мальчик увидел перед собой до сотни нагих, серебристо-туманных лесных, речных и озерных красавиц, прервавших веселую пляску и с любопытством смотревших на гостя. Наиболее робкие спрятались в кустах и не без смущения выглядывали оттуда.
Кругом стоял шепот, подобный жужжанию пчел в полном работниц улье или шуму осеннего ветра в древесных листьях.
Несколько мохнатых сатиров сновало тут же. Сатиресс не было видно ни одной.
— Мы не пускаем их на наши собрания. Все они обладают сварливым характером и могут нарушить веселье, — важно пояснил Гианес, обращаясь к Антему.
— А это что? — внезапно спросил мальчик, указывая на крошечную мохнатую фигуру, сидевшую неподалеку от них в кусте и с любопытством кругом озиравшуюся.
— Это Фена. Она совсем маленькая. Не обращай на нее внимания, а то заметят другие и прогонят. Она славная мохнатка и совсем не злая, — ответил юный сатир, и в голосе его послышались теплые нотки.
— Тебе надо будет что-либо сыграть на свирели, а то нимфы смутились и перестали плясать, — добавил Гианес немного спустя. — Кажется, в ее стволы ничего не попало, пока мы продирались сквозь чащу леса. Сыграй что-нибудь человеческое. Мы любим ваши печальные песни.
— Хорошо.
И Антем заиграл гимн в честь ночной серебристо-хитонной богини. Этому гимну его обучил в одну зимнюю ночь не в меру напившийся неразбавленного вина старый бродяга Филодем. Мальчик помнил, как охмелевший певец плакал, глядя на черно-синее небо, где плавал широкий светлый млечно-серебристый диск. Антем хорошо перенял звуки. И теперь свирель его пела почти так же торжественно, как: некогда у его учителя. Шум голосов совсем прекратился, и весь ушедший в игру Антем не заметил, как обступили его со всех сторон тесной толпой легконогие нимфы.
Обнявшись, касаясь друг друга висками и легкими кудрями, стояли, храня молчание, стройные дочери леса, и лишь тихие, но глубокие вздохи подымали порой их матово-белую грудь.
Когда Антем кончил играть, одна из нимф подошла и, заглянув ему в глаза, молча и ласково погладила его по щеке… Другая нимфа села около и потрепала мальчикам по колену.
— Сыграй им теперь веселую песню, — шепотом попросил Гианес.
Молодой подпасок подумал немного и начал танец, который играют на свадьбах… Мелодия эта произвела сильное впечатление. Нимфы стали притопывать ногами и колыхаться в такт плясовой игре.
Первым не выдержал толстый, покрытым короткой шерстью лысый сатир. Перед самым Антемом выступил он из толпы и начал плясать, щелкая пальцами и стуча копытом о копыто. Он прохаживался плавно взад и вперед среди раздавшегося круга, увлекая своем примером взволнованных музыкой нимф. Одна за другой, сперва неуверенно, затем все смелее, начинали они кружиться, колыхаясь среди ночного тумана.
Круг расплылся, и к звукам поющей свирели прибавился топот легких белых ног и тяжелых раздвоенных копыт.
Но Антем устал, и руки его бессильно опустились.
В ту же минуту мальчик почувствовал теплое дыхание на своем лице, и чья-то небольшая ладонь легко легла к нему на плечо.
Сын Керкиона поднял глаза. Перед ним была незнакомая золотистоволосая тонкая нимфа. Наклоненное лицо было прекрасно. Черные глаза на матово-бледном лице смущали душу.
— Ты хорошо играл, человеческий отрок. Дай поцеловать мне твой лоб.
И на челе Антема яркой звездой вспыхнул поцелуй.
Кругом послышался шепот. Там и сям засмеялись, громко заговорили, но в гуле голосов до ушей Антема донесся какой-то новый глухой шум, подобный далекому топоту или обвалу в горах. Он вопросительно взглянул на молодого сатира.
Гианес тоже навострил уши и прислушался.
Топот все рос… Внезапно вблизи раздался чей-то испуганный визг, потом еще чей-то возглас: «Кентавры!» — и вся масса сатиров и нимф кинулась врассыпную.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});