сожалению, его сценок с натуры я не читал, но в его романах некоторые из героев наделены чисто московским говорком. Вряд ли он следует совету Пушкина учиться языку у московских просвирен, но колорит, оттенки словесного узора у персонажей Мясницкого очень выразительны.
Я не знаю, насколько внимательно прислушивался Мясницкий к языку коренных москвичей и насколько глубоко он знал Москву, но говор, словесные отличия Замоскворечья, Верхних и Нижних торговых рядов он, видимо, изучил досконально, чувствовал тонко и удачно использовал эти знания в своих произведениях.
Недаром же Мясницкий так много времени уделял солодовниковским делам, много часов проводил в банках, конторах, лабазах, где московский говорок «висел в воздухе».
Героев и персонажей Мясницкого можно считать внуками персонажей Островского. Многие из них уже тронуты цивилизацией, хватили — правда, не с того конца — европейского лоску, что заметно не только по их внешнему виду, но и по языку. Это в каких-то оттенках уловил Мясницкий и отметил в своих произведениях.
— Чтобы заметить оттенки нового, нужны талант и дарование, — можно было слышать от А. Е. Грузинского.
— Да, да, — поддержали его несколько человек из внимательно слушавших беседу в столовой дяди Гиляя.
— Без таланта, пожалуй, и стакан чая по-настоящему налить нельзя, не то что написать такую уйму произведений, как у Мясницкого, — добавлял Гиляровский.
Вместе с И. И. Мясницким в Столешники почти всегда заходил крепко связанный с «Московским листком» и друживший с его издателем Н. И. Пастуховым Алексей Михайлович Пазухин. Он жил только литературным трудом и был сверстником писателей, которых называли чеховцами. Пазухин не был другом ни Мясницкого, ни Гиляровского. Это был скорее их спутник по литературному скитальчеству. Пазухин был присяжным поставщиком романов для «Московского листка» и имел свою, ценившую его как занимательного рассказчика, читательскую аудиторию. Эта аудитория покупала газету в строго определенные дни, когда печаталось продолжение его романов. Романы Пазухина были посвящены занимательным событиям из жизни купеческой и мещанской среды. Но наиболее живыми, меткими, с большим запасом жизненных наблюдений, были помещаемые им в газете небольшие сценки с натуры. В них с наибольшей силой проявлялось дарование писателя.
Пазухин в отличие от Мясницкого жил исключительно на то, что давал ему литературный труд, в котором он видел не только источник существования, но и известное душевное отдохновение.
Одним из частых посетителей Столешников был Александр Семенович Лазарев-Грузинский. Невысокого роста, отличавшийся внутренней деликатностью, которая чувствовалась в любом его разговоре, Лазарев-Грузинский производил впечатление типичного литератора 80—90-х годов. Деятельный сотрудник юмористических изданий, автор коротких рассказов и сценок с натуры, Лазарев-Грузинский в тревожные годы начала нового века на развалинах одного из юмористических журналов пробовал издавать иллюстрированный еженедельник «Оса», Из этих попыток, несмотря на искреннее желание и старание Лазарева-Грузинского, ничего не вышло. Главным препятствием, мешавшим «Осе» стать читабельным печатным органом, было время, настоятельно требовавшее иной, новой тематики, давшее и новые литературные формы в творчестве писателей, сгруппированных Аркадием Аверченко вокруг журнала «Сатирикон».
Какими-то гранями примыкал к чеховцам-москвичам Евгений Николаевич Опочинин, связанный с ними не столько литературной работой в дни молодости, сколько позднейшим сотрудничеством в «Московском листке». Опочинин еженедельно, в очередь с Пазухиным, поставлял для «Московского листка» подвальные фельетоны-романы, которые нельзя отнести к серьезной литературе. Изредка он писал для газеты и яркие сценки с натуры. В них было много жизненных наблюдений, зоркости, остроумия и чисто московского колорита.
Сотрудничество в «Московском листке» помогло Опочинину войти в Столешники. Он не отказывал себе в удовольствии посидеть с приятелями в затрапезном московском трактирчике, в волнах табачного и кухонного дыма, под грохот подаваемой и убираемой посуды, гудение старомодного органа или пиликанье немудреного оркестра. Опочинин, как и многие его друзья, считал трактирные бдения чуть ли не обязательными и не мыслил без них нормальной литературной работы.
— Только здесь в разговорах с приятелями приходят нужные темы, живыми и убедительными становятся герои моих романов, — говорил иногда Евгений Николаевич. — У вас, Марья Ивановна, за столом я иногда словно лекции слушаю. А задушевные разговоры в трактире меня часто в быт моих романов вводят. Без быта какие же романы, какая осязательная правда жизни?!
В Столешниках Опочинин всегда сидел тихий, застенчивый, стремился быть как можно незаметнее, не останавливать на себе внимания. Он скромно пил крепкий чай, внимательно вслушивался в разговоры, иногда вставлял острые замечания, которые свидетельствовали о его наблюдательности и уме.
— До Москвы, куда я попал в начале последнего десятилетия прошлого века, — рассказывал Опочинин, — я был в числе птиц иного полета и иных высот. Во времена студенчества, в Киеве, я для заработка писал в газетах, а переехав в начале 80-х годов в Петербург, по рекомендации Павла Петровича Вяземского включился в интереснейшую работу по разбору семейного архива Шереметевых и литературного архива друга А. С. Пушкина — С А. Соболевского. Секретарские обязанности у Соболевского не только расширили мои знания в области родной литературы, но и помогли стать библиотекарем «Общества любителей древней письменности», публиковавшего интереснейшие материалы. Работая в этом Обществе, я редактировал периодические сборники, познакомился с рядом замечательных деятелей культуры и литературы, живших в это время в Петербурге. Среди них были историк литературы Александр Петрович Милюков, поэт Я. П. Полонский, знаменитейшие «пятницы» которого я посещал, поэт А. Н. Майков и очень читаемый публикой романист П. Д. Боборыкин.
Для молодежи, бывавшей в Столешниках, привлекательность Опочинина была, конечно, не в том, что он сотрудничал в «Московском листке», не в том, что он хорошо знал быт Москвы. Главный интерес к нему объяснялся тем, что он хорошо знал Ф. М. Достоевского, общался с ним в пору создания бессмертных страниц «Братьев Карамазовых», видел его в повседневном быту, слышал то, что, может быть, Федор Михайлович не всегда доверял бумаге; имел возможность близко наблюдать и других крупных писателей, живших в Петербурге в конце прошлого века.
Опочининские рассказы о Достоевском слушались всегда с замиранием сердца. В них были заметны наблюдательность, хорошее знание привычек автора «Игрока» и «Бедных людей», «Подростка» и «Идиота», уменье делать интересные выводы и обобщения. — Мне