Читать интересную книгу Последняя шхуна - Борис Казанов

Отойдя к тем, какие были до нее, я проникался привычной горечью. Ведь так, как она, со мной вели почти все девушки — после. Начиналось с погони: «Я хожу за тобой, каблуки ломаю. А ты не оглянешься!» А заканчивалось одним и тем же: разочарованием и ненавистью. Ничего не значило, был ли я нежен, давал полную свободу или задумывал что, как сейчас. Потому что, сколько не отдавал, отнимал больше, чем они могли дать.

Вдруг я вспомнил, о чем хотел спросить.

— За что ты сидела?

Подворачивая дырявый чулок в сапог, ответила безучастно:

— Я задушила своего ребенка.

Ворон летал надо мной, ничего мне не принадлежало сегодня.

Я почувствовал, что в ней оставалось нечто недоговоренное, о чем я или узнаю в эту минуту, или не узнаю.

— Вот ты сказал, что хочешь от меня ребенка… Ты моряк, зачем тебе ребенок? Ты просто пошутил, да?

Вдруг я решился ей сказать то, чего бы ни сказал никакой другой:

— Так считается у айнов: если проклинаемый отец погибает до рождения сына или дочери, неважно, то со всего рода снимается клеймо.

— А ты проклинаемый?

— Это совсем не то, что ты можешь представить. И тебя это вообще не касается.

— Но я тоже проклятая! И если все останется, как сейчас, то все равно ничего не выйдет.

Я молчал, не знал, что ответить.

Достал деньги в почтовом пакете и протянул:

— Я тебе должен, все твои.

— Деньги?

Не особо и рада, она взвесила толстую пачку:

— Так много я стою?

— Здесь тысяча рублей.

Небрежно сунув пачку в карман телогрейки, собираясь идти, она вдруг так замотала сумкой, что та чуть не сорвалась с локтя.

— Обожди, дай сообразить… Это ты получал у нас утром деньги?

— Да, я.

— Тебя ищут наши, разыскивают с самого утра!

Она показала в сторону бани.

— Почему?

— Напарница тебя продала.

— Пусть ищут, деньги возьми?

— Взять их деньги? — Теперь она, размахивая сумкой, еще топала ногами. — Да если они узнают, что я с тобой побыла, меня приставят к этой трубе.

— Чем я так им не понравился?

— Что я от тебя ошалела.

Я ничего не понимал и не хотел расспрашивать.

— Что же ты будешь делать?

— Я тебя продам! А ты будешь их ждать — за то, что совершил. Заберут деньги, побьют, может, не убьют, но поиздеваются. Вот моя цена, а не твои деньги.

Она спасала себя и, может, — как знать! — нашего ребенка.

— Хорошо, но ты не пойдешь в баню?

— Иначе никак! Пусть все ебут, я не устану.

Всегда ощущая себя виноватым, гонимый нерасположением, я принимал за милость, если меня изувечивали, а не распинали словами. Я не боялся никакой физической расправы.

Правда и то, что я стрелял поверх головы Садовода, чтоб отвлечь его от щенястой ларги, и еще — нефактически причастен к гибели Махныря. Но этим ограничивалось все, что я себе позволил.

Никого больше я не тронул и пальцем, и пальцы у меня никуда не годились. Один вывихнул при рулении, второй издавна обморожен.

Даже без недостачи бьющей руки, убыток от усвоенной психологии лишал меня возможности сопротивляться.

Но если ворон летал надо мной, то ничто не посягало на меня и ничего не могло со мной случиться.

Я видел, как она карабкается по склону с кочками, заносит ногу через проволоку, а потом слушал ее удаляющиеся шаги.

Вот, все затихло.

Продвинулся дальше в зарослях, и когда моя тень упала вниз, переломившись, увидел под вертикалью откоса, как заискрилась огнями от одного суденышка бухта. Эта была «Тверца», вошедшая постоять на якорях.

Даже повар поднял огонек на мачте, и так как бот качало, казалось, что он размахивает огоньком, созывая нас на «Морж». Но если повар уже очумел от сидения и караулит с заряженным карабином, то одним выстрелом он мог превратить меня в птицу.

Повар не выстрелил, и я повернул обратно.

Перелезая через проволоку, я увидел троих, почти бегущих в сторону скалы. Дождавшись, когда окажутся под скалой, я вышел и их остановил.

Вот этот заводила: узкий, с круглой головой, державшейся горделиво, с долговатой, обросшей шеей с приклеенным пластырем.

Второй мощнее, но рыхловатый, с усами под запорожского казака, Запорожец. Я лишь скользнул по нему глазами, так как у него были обычные черты.

Задержался на последнем: ростом с ребенка, задеревеневший в детскости, совершенно деревянный, с раздваивающейся челюстью, с ямкой под ней и осевшей на зад урод.

Возможно, это Малютка.

Вынул из альпака пачку и протянул старшому:

— Ты за деньгами? Возьми …

Пальцы не годятся, недостаточно напряг — пачка скользнула и выпала на дорогу.

Старшой усмотрел в этом вызов. Напрягая голос, вытягиваясь ко мне, он с придыханием проговорил:

— Подними деньги, что бросил мне, как собаке!

— Они просто выпали, — ответил я. — Ладно, я подниму…

Приладив вовнутрь вывихнутый и отмороженный пальцы, я нагнулся, чтоб поднять пачку с дороги.

Вовсе я не круглый дурак — не понимать, что они на меня бросятся.

Не умея драться, я научился защищаться, и в таком положении даже опасен.

Но они отказались от нападения, и, вместо этого, один из них, Запорожец, поддел сапогом груду песка, намереваясь отвлечь меня или ослепить.

Он сам себе навредил: в песке оказался валун, или застрял камень, или нога у него подвернулась … Споткнувшись, потеряв равновесие, он падал на меня рыхлой тушей, и я, отклонясь стремительно и не зная, есть ли кто за спиной, — с поворота, со сложенными замком руками, в кого—то попал.

Малютка остался лежать, а я замер оттого, что натворил нечаянным ударом искалеченных рук.

Я сделал ему морду шире плеч, расстроил какой-то нервный узел: глаза у него раскосились, и щеки обвисли.

Откуда им знать, что я на лежбище сваливаю ударом морского котика! А кто они против кота? Даже не мыши…

Двое наклонились над Малюткой, обалдело рассматривая, что я ему причинил.

Я же в обалдении открыл: если б не Запорожец, этот Малютка, прятавшийся за спиной с ножом, мог меня убить.

Новизна открытия изумила меня, я не мог насытиться тем, что открыл.

С ними я могу себя вести, как попало!

— Это Счастливый, я про него слышал, — проговорил вдруг Запорожец, пятясь задом, не решаясь подобрать развернутый ножик, выпавший у Малютки. — Ты за дьяволом погнался, Тахир!

Я уже решил не калечить Запорожца, волей—неволей тот подыграл мне! Желая его сберечь, я перешагнул через похрапывающего Малютку. Потом отодвинул пятящегося Запорожца и оказался наедине с Тахиром.

Один, без прикрытия, он притерся к скале, собираясь взвалить на плечи, как какой-то Сизиф.

— Подними деньги и подай их мне.

Я смотрел решительно, и Тахир подчинился.

Сняв с себя скалу, он, всхлипывая от унижения, пошел ко мне в руки.

Не став дожидаться, когда он поднимет сам деньги, я взял его за шею и резко пригнул, задев фурункул под пластырем. В эту минуту я еще не знал, что буду делать с Тахиром, но как только гной из фурункула растекся под рукой, я поставил его на колени и сдавил горло.

Запорожец остолбенев, застыл на месте, а лежавший Малютка приоткрыл глаз и посмотрел с любопытством, как я разделываюсь с Тахиром.

— Счастливый, не доставай его!

Но только убийце они будут служить, когда меня здесь не будет! Я подобрал за Тахира деньги, обтер их и протянул ему:

— Отдай этой, как ее… Она отсылала мою бандероль.

— «Скорая»? А если побоится взять?

— Тогда виноватым будешь ты.

Запорожец ушел, Малютка уже сидел на корточках, присматриваясь к Тахиру. Он прикидывал, как будет волочить его к откосу через коноплю.

Я вспомнил, что сказал Сучок, когда я напросился рабом к Садоводу: «Как унизишь ворона? Ворон, если захочет, так сам унизится. А если ему надоест, так он выклюет глаз или оба».

Я почувствовал, что убийство Тахира так вот отразилось на мне, как будто я прихлопнул синюю муху, что села в «сарафане» на Трумэна.

В это время повар открыл пальбу по поселку, созывая нас на бот. Больше здесь нечего было делать.

Тогда я повернулся и пошел.

Часть вторая

ПИСАКА

Все утро было наполнено ожиданием «Моржа», зверобойной шхуны, куда его брали на замену погибшего моряка.

Получи он подобное направление раньше, на танкер или сухогруз, не стал бы голову ломать. Но после недавней катастрофы обвалилась счастливая неосознанность, в которой он пребывал, и, оставляя без всякой причины и навсегда, все ж напоследок и сберегла, неверная жертвеница. Он оказался в «Сакко и Ванцетти», перевернувшимся во время перекачки балласта у причальной стенки судоремонтного завода во Владивостоке. Повезло спастись — за секунды до того, как массы слизистого ила, вдавившись в иллюминаторы, погребли людей заживо. Там потерялись вещи и документы, из них сохранился санпаспорт, который лишь по недосмотру оставил на квартирке у Люси.