Мир, в котором ты живешь, — настоящий, так твердил ему разум (это звучало как откровение), и если ты не будешь чертовски осторожен, ты в нем умрешь.
Почему он не заглянул в ванну? Вот жопа! Почему?
— Кто там? — спросил он, надеясь, вопреки разуму, что Рейнолдс держит дома выдру и она тихонько принимает ванну. Но надеяться было глупо. Господи, ведь на полу кровь!
Когда Гэвин отвернулся от зеркала, плеск стих — ну давай же! давай! — и он отодвинул занавеску, легко скользнувшую вбок на пластиковых петлях. Спеша раскрыть тайну, он оставил нож в раковине. Теперь уже было поздно: рыбы-ангелы сложились гармошкой, и Гэвин смотрел на воду.
Воды оказалось много, она лишь на дюйм или два не доходила до края ванны и была мутной. На поверхности кружились по спирали клочки бурой пены. От нее шел одуряюще животный запах — запах мокрой псины. Из воды ничего не торчало.
Гэвин вгляделся внимательнее, стараясь понять, что же лежит на дне. Сквозь пену виднелись нечеткие очертания. Он склонился ниже, чтобы на фоне густого осадка различить форму лежащего в ванне предмета. Внезапно он рассмотрел что-то, отдаленно напоминающее пальцы руки, и понял, что этот предмет имеет очертания человеческого тела, скрюченного в позе зародыша и лежащего совершенно неподвижно в грязной воде.
Он провел рукой по поверхности, чтобы хоть чуть-чуть расчистить все это дерьмо, его собственное отражение тут же разбилось вдребезги, зато обитателя ванны стало видно прекрасно. Это была статуя, изображавшая спящего человека, голова которого, впрочем, вместо того чтобы быть слегка опущенной и плотно прикрытой руками, была повернута так, будто пыталась разглядеть что-то сквозь грязное пятно, расплывшееся по поверхности воды. На грубо вырезанном лице были нарисованы открытые глаза, похожие на две кляксы; рот изображен в виде прорези, а уши походили на две аляповатые ручки, прилаженные к лысой голове. Анатомические нюансы нагого тела были проработаны ничуть не более искусно, чем черты лица, — работа скульптора-недоучки. Краска кое-где облезла, возможно отмокла, и сползала по торсу серыми неровными потеками. Под ней открывалась темная деревянная плоть.
Бояться здесь было нечего. Objet d'art,[1] лежащий в ванне; его положили отмокать от дурацкой раскраски. А плеск, который он слышал у себя за спиной, был звуком всплывающих пузырей, образовавшихся в результате какой-нибудь химической реакции. Ну вот, все и объяснилось. Бояться нечего. Никаких причин для страха. Бейся же, мое сердце, как говаривал бармен в «Амбассадоре», когда на сцене появлялась новая красавица.
Гэвин саркастически усмехнулся: парень, лежащий в ванне, на Адониса не тянул.
— Забудь, что ты это видел.
В дверях стоял Рейнолдс. Рана больше не кровоточила, зажатая какой-то омерзительной тряпкой, кажется носовым платком, который Рейнолдс приложил к лицу. Отсветы кафеля придавали его лицу немного желчный цвет; такой бледности устыдился бы даже труп.
— Ты в порядке? Хотя не похоже.
— Не волнуйся… пожалуйста, уходи.
— Что же все-таки случилось?
— Я поскользнулся. На полу лужа. Я поскользнулся, вот и все.
— А как же шум…
Гэвин обернулся и снова заглянул в ванну. В этой статуе было что-то завораживающее. Возможно, нагота; и этот новый стриптиз, который она показывала под водой, высшая форма стриптиза — со снятием кожи.
— Соседи, я же сказал.
— А это что? — спросил Гэвин, не отрывая взгляда от отвратительного кукольного лица, видневшегося из-под воды.
— А это не твоего ума дело.
— Почему фигура так скрючена? Этот парень что, умирает?
Гэвин обернулся и взглянул на Рейнолдса, получив в ответ на свой вопрос лишь кислейшую из возможных улыбок, которая тут же потухла.
— Ждешь, чтобы я заплатил.
— Нет.
— Чертов выродок! Ты работаешь или нет? Не только постель стоит денег, так что бери столько, во сколько сам оцениваешь потраченное время… — он испытующе взглянул на Гэвина, — и свое молчание.
Опять он о статуе; Гэвин не мог оторваться от нее, несмотря на все ее уродство. Его собственное озадаченное лицо смотрело на него, колыхаясь на поверхности воды, своим соседством наглядно демонстрируя беспомощность древнего художника.
— Хватит пялиться.
— Не могу оторваться.
— Тебя это не касается.
— Ты украл ее… верно? Она, наверное, стоит целое состояние, и ты украл ее?
Рейнолдс задумался и в конце концов, видимо, почувствовал, что слишком устал, чтобы врать.
— Да. Украл.
— И вот, за ней кто-то пришел… Рейнолдс пожал плечами.
— Я прав? Кто-то приходил за ней?
— Ну да. Я украл ее, — Рейнолдс автоматически повторял слова, — и кое-кто приходил за ней.
— Вот и все, что я хотел знать.
— Послушай, Гэвин как-там-тебя, не приходи сюда больше. И не дури, все равно меня здесь не будет.
— Ты про шантаж?! — возмутился Гэвин. — Я не вор. Испытующий взгляд Рейнолдса вдруг стал презрительным.
— Вор ты или нет — будь благодарен. Если умеешь.
И Рейнолдс отошел в сторону от двери, уступая путь Гэвину.
Тот не двинулся.
— Благодарен — за что? — спросил он.
В нем поднималась злость; он, как это ни нелепо, чувствовал себя отвергнутым, будто он него пытались откупиться полуправдой, потому что знать всю правду он недостоин.
У Рейнолдса не оставалось сил для объяснений. Совершенно измученный, он сполз вниз по дверному косяку.
— Иди же, — проговорил он.
Гэвин кивнул и оставил парня сидеть возле двери. Когда он выходил из ванной в коридор, от статуи, должно быть, отвалилась очередная блямба краски. Он услышал, как та всплыла, услышал плеск воды о край ванны и представил себе, как преломленный рябью свет заплясал на деревянном теле.
— Доброй ночи, — крикнул ему вдогонку Рейнолдс. Гэвин не ответил и даже денег по пути к выходу не взял. Пусть себе нянчится со своими надгробиями и секретами.
Прежде чем уйти, он заглянул в большую комнату, чтобы забрать свою куртку. Со стены на него посмотрело лицо Флавина, знаменосца. «Должно быть, этот парень был героем», — подумалось Гэвину. Так могли увековечить только память героя. А вот ему ничего подобного не светит; в память о его пребывании на земле не останется высеченного в камне лица.
Он захлопнул за собой дверь, и тут зубная боль снова дала о себе знать. Вдруг за спиной у него вновь раздался все тот же шум — удары кулаком о стену.
Или хуже того, внезапное неистовство пробудившегося сердца.
На следующий день зубная боль стала невыносимой, и Гэвин с утра отправился к дантисту в надежде убедить девушку в регистратуре, чтобы она тут же направила его к врачу. К сожалению, он был не в лучшей форме и глаза его сверкали не столь лучезарно, как обычно. Девушка сказала, что ему придется подождать до следующей пятницы, если, конечно, он пришел не с острой болью. Гэвин ответил, что с острой; девушка возразила, что нет, не с острой. Неважно начинался денек: зубная боль, лесбиянка в регистратуре, замерзшие лужи, на каждом углу дамочки, чешущие языками, мерзкие дети, мерзкое небо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});