сильно повлиявшие на него в дальнейшем.
…
Так вот, вернёмся к Ивану Сергеевичу, который в настоящий момент шёл по центральным улицам города. Всё что он вспоминал, конечно, было ему тяжко по естественным причинам взаимозависимости. Той самой вещи, которая присуща всем людям и тому, что как воздух, наполняет пространство во всех смыслах между людьми. Василиса Штормова, с которой Иван очень даже неплохо ладил, если даже не сказать отлично ладил, была, конечно, хорошим собеседником для него, но она была практически одной такой. Соответственно она не могла понять всего сразу, что происходило с Иваном, и не могла ничего сказать лучше, чем «Держись, я с тобой» или совета на подобии «Возьми чай с мёдом и отдохни. Ты сегодня слишком устал.»
И конечно же такие советы не могли дать ничего иного для него, как некоторое чувство отчуждённости, которое он не просто осознавал в мыслях, чувствовал сердцем, а то, которое можно было только переживать как снисхождение неба, постоянное и туманное, огненное и раскалывающее льдом, Великое, и одновременно с тем, даже не видимое.
Прочем, опять вернёмся к Ивану Сергеевичу в настоящий момент и пространство. Скажем, что он возвращался домой после окончания учёбы в ВУЗе. Так как если сказать, что он шёл на пары в пять вечера, это будет выглядеть подозрительно неправдоподобнее.
Причем настроение у Ивана несмотря на то, что он, гуляя, вспоминал ту самую сцену со своим бывшим другом, было чуть более лучше, по крайней мере суть более лучше, чем когда он был только и погружен в воспоминания. Так уж работает в нашей жизни, что нас искренне радует только настоящее и вечное в жизни. Однако не только это было важно Ивану Сергеевичу Буркину в тот момент. Помимо прочего он был преисполнен и другой идеей, другой мыслью, которая слишком потрясла и хорошо повлияла на него. Суть также упирается в то самое воспоминание, в тот самый момент громкого прекращения дружбы. Хотя для большего понимания ситуации стоит напомнить о состоянии Буркина до этой встречи и разговора. Дело в том, что он был до этого уж слишком подавлен. Причина тому крылась в каком-то ощущении беспомощности и бесполезности. В представлении его самого – жизнь после начала чтения книг, это сплошные мысли и плоды, так или иначе, умственной работы. Соответственно они проявлялись только у него в голове. Он с ними редко делился, а если и делился, то только с одним человеком. Однако как бы это не было хорошо для него самого. Часто его посещали мысли также и о настоящей ценности его размышлений, выводов и прочего. Ответ прост, на самом деле он хотел, чтобы другие люди ставили в счёт его мысли и прочее, ну или хотя бы как-то реагировали на их наличие и проявление. Ссора с Сашей же была хорошим примером, что с его мыслями считались, их принимали во внимание, и на них даже отреагировали. Хоть и реакция была не в самом приятном и хорошем свете, а итог был вообще противоположенным (до Ивана доходили слушки и спустя неделю, что его друг не меняется). Однако это было, есть, и будет не важно. Чувства и ощущения в этом случае были ярче и ценнее для Ивана Сергеевича Буркина. Тот прилив сил и энергии, который он забрал у Сашки Морозова был бесценен, и прежде всего тем, что это был первый опят прикосновения его новой личности с внешним миром. И хоть он и понимает, что стал таким задолго, всё же этот день он запомнил и припоминал себе как знак, знак того, что он уже избрал путь. Теперь оставалось ему только следовать.
…
Но всё это, конечно, было у него в голове. Наша голова и все представления в ней ни в коем случае никак не сравнимо с миром. Наш разум априори лишь носитель, который очень любит всё извратить слишком сильно. Поэтому также вернёмся к нему на улице, идущему и думающему, хотя, это одно и тоже.
После того как он дошёл до одного перекрёстка, ему нужно было повернуть в сторону, то есть уйти на более узкую дорогу, которая вела к нему домой. Дорога была с покоцанным кое-где асфальтом, что, впрочем, не мешало некоторым водилам пролетать над ним с бешенными скоростями при учёте таких-же важных, как и асфальт, ограничений по скорости. Буркин шёл по улочке спокойной походкой, которая со временем ещё более упрощалась, так как улица была нелюдимой и поэтому не было необходимости выворачивать иногда ноги, держать руки по определённым траекториям и т.д. Вместе с тем появилось ощущение, что солнце будто ушло с ближайших мест и оставило этот мир без своего справедливого света. Также в процессе он начал замечать очень глухие, но так насквозь проникающие выкрики и разговоры в ссоре, что даже становилось как-то неуютно, как будто это ты к ним пришёл в неудобное время, и решил вообще что-то там непристойное сделать. Как будто ты у них что-то забыл, но вспомнить не можешь…
В конце концов он таки привык. Вообще он привык то за несколько лет к этой улице и происходящему там, но каждый раз, заходя туда, нужно было привыкать ко всему этому снова. Но всё же, после того как он прошёл ещё чуть-чуть дальше, то он услышал режущий уши крик девушки. Иван Сергеевич был человеком не из «озабоченного десятка», он не был взволнован бедами каждой несчастной души, и не любил вообще влезать хоть в сколько-то спорные и конфликтные ситуации, где он чувствовал угрозу. [однако иначе бы не было интересно, да?] Однако в этот раз он сначала просто сбавил шаг, а после и вовсе остановился.
Буркина очень заинтересовал сам случай: девушка, или женщина (пока он этого не понимал) кричит в каком-то дворе, будучи при этом рядом с достаточно посещаемой улицей города (да, была речь о безлюдности, но находившееся рядом здание МВД и большой поток машин чуть меняют представления). Ему это было не просто интересно как следователю, а как больному писателю или журналисту, которому вот-вот нужна новая идея или резонансный репортаж. Поэтому тянули его туда отнюдь не благие намерения…
Он шёл уверенно, расставляя руки как это делают обычно на спарринге – широко и с готовностью двигать ими по чужим лицам в любой момент. Буркин шёл аккуратно и тихо, пока не подошёл к краю стены, из которого плавно выглянул в оставшуюся часть двора. Будучи в предвкушении, у Буркина сияли глаза, как я говорил, он