Не теряя времени, отправляемся в путь. Идём быстро. Солдаты, хотя и устали, но тоже спешат добраться до ночлега побыстрее. Через час мы уже в деревне. Но и тут нас ждут неприятности: обходим дом за домом – и в каждом полно солдат какой-то другой, только что прибывшей на плацдарм дивизии.
Я уже не помышляю о встрече Нового года – как бы разместить роту на отдых! Это необходимо – ведь завтра снова в поход! Наконец, потеряв всякую надежду найти в этой деревне ночлег, обнаруживаем на отшибе три пустующих строения и занимаем их, не обращая внимания на то, что они не очень-то приспособлены для жилья.
В покосившейся хате, где я остановился, – самой маленькой и неказистой из тех, что удалось разыскать, – со мной ещё наш старшина, мой связной и несколько солдат. Командиры взводов остановились в домах со своими солдатами. Никто не ложится спать. Все ждут, когда старшина достанет из ротной повозки канистрочку со спиртом и отмерит каждому по “наркомовской” норме – 43 грамма спирта, а может, и побольше в связи с неординарностью момента. Солдаты, сложив карабины, подсумки с патронами, лопаты и топоры в углу у дверей, развязывают вещмешки и извлекают из них все компоненты сухого пайка, выданного на время похода. В котелке на печурке, заботливо разожжённой кем-то, греется вода для чая.
Наконец, священнодействие по розливу спирта закончено. На столе, освещённом огарком свечи, – нарезанный угловатыми ломтями ржаной хлеб, раскрытые банки с тушёнкой, куски колотого сахара. Все ждут моей команды, то бишь тоста. Который час, – никто не знает, ибо ни у кого из присутствующих нет часов.
Решаю, что пора начинать. Поднимаюсь, чтобы произнести традиционное новогоднее поздравление. Но тут происходит нечто совершенно неожиданное, хотя и привычное для солдатского уха: со стороны передовой внезапно раздаётся оглушительная канонада. Начавшись, она не прекращается сразу же, как это бывает, когда артиллерия наносит огневой налёт по какой-нибудь цели, обнаруженной днём, а продолжается беспрерывно, как во время артподготовки, когда выстрелы отдельных орудий сливаются в непрерывный оглушительный рёв, от которого дрожит под ногами земля, звенят стёкла в окнах домов, а в блиндажах и землянках с потолка через щели в накате всё время сыплется земля.
Так было и сейчас: ветхая избушка, давшая нам пристанище на эту ночь, задрожала и, казалось, вот-вот развалится, а первые слова моего поздравления потонули в оглушительном рёве.
Все замерли, и у каждого в голове одна мысль: кто “работает”: свои или немцы? И вообще, что всё это значит? “Пожалуй, это наши, – приходит мне в голову, – если бы немцы лупили, то до нас бы долетало, передовая-то рядом!”
Минут через пять канонада оборвалась так же внезапно, как и началась. В наступившей, как сказал поэт, звонко-звучной тишине слышно только, как за стеной на улице выпряженные из ротной повозки лошади мерно жуют выдернутый старшиной из кровли дома сноп соломы. Не слышны характерные звуки боя, следующие обычно за артподготовкой. На лицах всех присутствующих, слабо освещённых мерцающим светом свечи, застыл немой вопрос.
Конец ознакомительного фрагмента.