Читать интересную книгу Моя шоколадная беби - Ольга Степнова

Катерина вернулась, заглянула под стол – мусора не было. Пока она была у генерального, Любаша сделала уборку. Перчатка показалась ей достаточно «приличной», чтобы отправить её на помойку. Любаша часто так делала – вытаскивала из корзины «приличные», на её взгляд, вещи и водворяла Катерине на стол. Катерина сначала возмущалась, но потом перестала, поняв, что люди, пережившие войну, никогда не смогут выбросить чашку с отбитым краем, или «почти целую» ручку. Катерина попросила Любу забирать «приличные» вещи домой, но та гордо заявила, что ей «чужого не надо» и продолжала складировать за компьютером разный мусор.

– Вот привязалась! – засмеялась Катя, имея в виду перчатку, а не Любашу.

Она сунула перчатку в сумку, решив, что выбросит её по дороге в урну.

Отпуск!!! Катерина всё же не удержалась и поскакала по лестнице на одной ноге, благо, в курилке никого не было. На выходе она запуталась в турникете-вертушке, больно ударилась ногой о железные трубы, засмеялась и сделала ещё одну попытку проскользнуть между металлическими «зубами».

Краем глаза она вдруг заметила в будке охранника: смуглая кожа, тёмные волосы.

– Так ты охранник! – рассмеялась Катерина, наклонив к окошку кудрявую голову. – А откуда ты знаешь моё отчество?

– Помилуй, зюзик! – он в улыбке показал безупречные зубы. – Да ты каждый день мне пропуск под нос суёшь! Да и на празднике тебя вчера все Катериниванили!

– А какого чёрта ты на презентации делал?

– Так ваш главный распорядился дополнительную охрану в штатском в зал запустить. В виду сложной криминогенной обстановки и многолюдности мероприятия. Охранял я там, Катерина Ивановна!

– Ясно. И на старуху бывает…

– Ты не старуха, зюзик. Умыла ты меня баксами-то! Я потом пожалел, что не взял. Взыграла вдруг гордая грузинская кровь.

Катерина вздохнула. Паника отменялась. Он оказался не её сотрудник, не её подчинённый. Можно было не дрейфить и собирать совещание. Можно было не торопиться с отпуском. Зимой в Египте даже лучше, ведь летом в Африке от жары можно сдохнуть даже с чёрной кожей.

Катерина отрыла в сумке перчатку и сунула в окошко.

– Ты кое-что у меня потерял.

Парень помял пальцами старую кожу и выкинул перчатку наружу.

– Я не ношу летом перчатки, зюзик! Ищи среди тех, кому плачено баксами, а я с голыми руками на дело хожу и с чистыми помыслами. – Он захохотал, довольный своим остроумием.

– Не смей называть меня зюзик. Эта перчатка твоя, она вывалилась из твоих штанов, когда ты катапультировался с шестнадцатого этажа. Лифтёрша видела.

– Слушай, – обрадовался вдруг юноша с гордой грузинской кровью, – а ведь и правда в штанине что-то болталось! Но эта перчатка не моя, зю… Катерина Ивановна! Мои джинсы в кресле лежали, а там много чего валялось. Лёгкий беспорядок только украшает жилище одинокой женщины. Наверное, её забыл кто-то из твоих… бывших, а она в мою штанину завалилась. И потом, – он выхватил перчатку из рук Катерины, – размерчик-то не мой!

Перчатка действительно была ему мала. Она застряла на его руке, образовав перепонки между пальцами.

Катерина вздохнула тяжко и в который раз твёрдо решила: пора завязывать со случайными связями. Запихнув в сумку перчатку, она протиснулась сквозь вертушку.

– Эй, так я зайду вечерком. Бесплатно! – Он не спрашивал, он утверждал.

– Ты съеденный кусок. Отвянь и забудь, – крикнула Катерина уже из-за дверей.

Отпуск. Она завела машину. Что теперь делать? Что нужно делать в отпуске одинокой, молодой, умной и небедной женщине, которая не умеет отдыхать?

Впрочем, однажды она была вынуждена бездельничать. Только вспоминать об этом тяжело, неприятно и больно. Так больно, что душит за горло отвратительный спазм, а в глазах появляются слёзы.

Там был белый потолок, синие стены, железная кровать и бельё, которое постоянно пачкалось кровью, сколько бы перевязок ей не делали. Она очень надеялась тогда, что умрёт, и даже крикнула как-то врачу, или кто он там был – в халате, шапочке и повязке, – чтобы он не мешал умирать, а врач, или кто он там был, заорал:

– Заткнись, дура! Ты не имеешь права сдохнуть после того, что мы для тебя сделали! Да всё отделение из-за тебя не спит, не ест, дома не бывает! Все, кто может, кровь сдаёт! Ты не имеешь человеческого права! – Он проорал всё это и неожиданно погладил её по голове. Катя тогда вдруг подумала, что голова, наверное, грязная и неприятная на ощупь. Это была первая мысль не о смерти, а о жизни. Больше она никогда не говорила вслух, что хотела бы умереть, но думала об этом постоянно. Особенно после того, как другой врач, тоже в шапочке и повязке, ища глазами что-то на потолке, сказал, что у неё никогда не будет детей. Катерина тогда не очень хорошо поняла, что он имеет в виду, и тоже стала рассматривать потолок, удивляясь тому, что там можно рассматривать. А когда поняла… жизнь кончилась второй раз. Первый раз она кончилась, когда Катерина поняла, что лежит, истекая кровью в редком лесочке, среди пожухлой травы, на холодной земле, а Сытов, её Сытов, сел в машину, нажал на газ и уехал.

Жизнь кончилась, а тело начало выздоравливать. Как все вокруг радовались! Врач, другой врач, завотделением, медсёстры и даже санитарка, которая таскала судно и протирала тумбочку марлевой тряпочкой. На Катерину приходили смотреть врачи из других отделений:

– Надо же, совсем девочка! Негритяночка! Ранение, несовместимое с жизнью! И выжила! А ведь у нас в районной больнице ни оборудования, ни хороших лекарств! Сколько дали тому шабашнику, который стрелял? Пятнадцать?! Надо же! Казнить таких надо!

Катерина вовсе не была согласна, что казнить таких надо. Выстрелить в человека с пьяных глаз – не самый большой грех. Самый большой грех... но и за это казнить не надо. Ведь выжила же она, девочка, негритяночка, вот только детей…

Она стала много плакать, как только смогла плакать. К ней даже пригласили ещё какого-то врача, который тихим голосом расспрашивал про детдомовское детство и заставлял рисовать какие-то картинки. А потом она вдруг успокоилась. Она простила, постаралась всё забыть, а на тонкую субстанцию, которую принято называть «душой», навесила большой амбарный замок. Нет, десять амбарных замков.

Шут с ними, с детьми. В жизни есть много других радостей.

Свой личный праздник – два месяца безделья, Катерина решила отпраздновать в кафе. Первый шаг в познании полной свободы – завалиться утром в кафе, и в то время, когда остальные потребляют в офисах растворимый суррогат, заказать себе чашку эспрессо.

– У нас большой выбор: латэ, мачиато, каппучино, – заученно защебетала вышколенная девушка, от юности которой у Катерины почему-то зарябило в глазах и появилось чувство снисхождения. Может, это и есть материнское чувство?

– Я никогда не пью кофе с молоком, – Катерина постаралась помягче сказать фразу, которую всегда говорила резко.

– Извините, – почему-то покраснела девушка, будто обязана была знать, что очаровательные темнокожие женщины в красных платьях и с оранжевыми губами никогда не закажут себе латэ. – Эспрессо?.. – неуверенно спросила она, боясь снова попасть впросак.

– Двойной, – кивнула Катерина, отметив, что у девушки акриловые ногти с нелепым рисунком и слишком худые ноги.

Нет, это не есть материнское чувство.

В кафе никого не было. Только на неком подобии застеклённого подиума, за дальним столиком маячил одинокий господин. Катерина достала зеркальце и, делая вид, что красит губы, стала ловить его отражение.

Для буднего летнего утра господин был неподобающим образом одет. Тёмный костюм, белая рубашка, вместо галстука – бабочка. Катерина хмыкнула, и помада неровно легла на губы, которые и без помады были хороши – чёткий контур, объём, который никак не нуждался в модном нынче увеличении. Губы были хороши, и Катерина стала пальцами стирать помаду, заинтересовав этим действием господина. Она видела в зеркальце, как он смотрит на неё через застекление, и знала: он прилип к ней глазами надолго, она ему нравится в своём красном платье, со своей тёмной кожей, роскошными губами и оранжевыми пальцами. Она – восхитительное зрелище для господина, по какой-то причине нацепившего с утра бабочку. Катя взяла салфетку и стала стирать помаду с рук, вспомнив почему-то любимое выражение их штатного фотографа, которым он сопровождал любую съёмку. «Эротичнее!» – кричал всегда Алексей, и было трудно понять, что он имеет в виду.

Девушка принесла кофе, и Катерина задумалась, не заказать ли коктейль. Ведь лето. Отпуск. Она выглядит как Наоми Кэмпбелл на обложке журнала. Нет, лучше. Эротичнее! Пока она раздумывала, девушка, мелькнув ножками – спичками исчезла. Вот если бы у Кати была дочка, она бы ей объяснила, как одеваться так, чтобы превратить недостатки в достоинства. Но у Кати никогда не будет дочки и пора перестать прикидывать на себя чужой наряд – шкуру мамочки.