Конечно же, Лисовин не мог подслушать Мечниковы мысли. Он лишь видел, что решившийся напрочь оторваться от родного корня и родимого очага названый сын мнется да помалкивает, а это похоже на робость, которая, как известно, родная сестра вины.
— Так что, урманская твоя душа, сбегаешь-таки? Сам, выходит, заварил кашицу, а хлебать варево-то…
Кудеслав набрал уже было воздуха в грудь, но в последний миг все-таки прикусил язык (убоялся сказать что-либо столь же несправедливое и злое).
Впрочем, Лисовин сам не верил своим упрекам. Оборвав запальчивую речь едва ль не на полуслове, он встал, отворотился от Мечника, шагнул прочь. А уже открывая избяную дверь, буркнул вдруг, по-прежнему не оборачиваясь:
— Ступай следом!
Велимировы только начинали просыпаться. С бабьей половины доносилась слезливая детская перебранка; полог, отделяющий угол женатого сына, колыхался от какой-то скрытой возни; а близ большого семейного очага стучали горшками да плошками две жены Лисовина. Заспанные, нечесаные еще; старшая — во влажной от пота рубахе, а молодшая (та, что годами даже до невестки своей не доросла) вовсе без единого клочка одежи на теле. Оно и понятно: стряпня — занятье потливое да пачкотное, а собственная кожа куда долговечней холстины.
Меньшая Лисовиниха оглянулась на шум в сенях, но, распознав вошедших, опять спокойно склонилась над закипающим варевом. Муж — он и есть муж, а Кудеслав ему (мужу то есть) хоть и названый, но сын — свой значит, и стесняться его нечего.
Проходя мимо очага, Лисовин кышнул баб, и те убрались, с видимой неохотой покинув брызжущие паром горшки. А Велимир направился прямиком к Мечникову углу, отдернул запону и мотнул бородой, указывая на выстеленное волчьими шкурами ложе. Кудеслав глянул поверх плеча своего названого родителя и остолбенел.
На свалявшемся волчьем меху лежал меч. Тот самый меч, сработанный в дальней скандийской земле, из-за которого родовичи и прозвали Кудеслава Мечником. Тот самый меч, который бессчетное количество раз спасал жизнь своему владельцу, который для владельца своего значил несоизмеримо больше, чем просто ценное редкостное оружие. Меч, который Кудеслав несколько дней назад по Векшиной вине не сберег, потерял, утопил на речной быстрине — а вместе с ним потерял и изрядную часть души.
И вот…
Друг… нет, больше, чем друг, гибнет у тебя на глазах. И вот ты возвращаешься в почти покинутое тобою жилище, а там — он. Живой, целехонький, улыбающийся тебе радостно да тепло…
— Откуда?.. — только и сумел прохрипеть ошалелый Кудеслав.
— Оттуда! — Велимир скривился, неловко присел на ложе.
Кудеслав медленно шагнул — только не вперед, к мечу, а в сторону. Привалился к стене, заложил руки за спину — будто опасался с их стороны какого-нибудь своеволия. Лишь после этого спросил — внятно, раздельно, без следа прежнего волнения в голосе:
— Это, что ли, ты сам его добыл? Или кто из твоих?
Лисовин скривился пуще прежнего и заскреб ногтями подбородок, лохматя тщательно расчесанную умытую бороду.
— Надо оно тебе? — вздохнул он наконец. — Добыли — и ладно. Ты, вместо чтоб доискиваться кто да как, лучше бы поблагодарствовал человеку за радение о твоей беде!
— Кому ж благодарствовать-то, ежели ты человека этого назвать не хочешь? — невесело усмехнулся Мечник.
Он уже догадывался, что за доброхот такой решил облагодетельствовать его возвратом оружия. И почему никак не удается принудить себя не то что коснуться, а даже подойти ближе ко вновь обретенной частице своей души — об этом он тоже начал догадываться.
— Да не хотел он… — в конце концов промямлил названый Кудеславов родитель, продолжая измываться над своей бородой. — Не хотел, чтоб ты знал… Сказал: «Подумает… это ты, значит, подумаешь… будто я перед ним хвостом метеляю». Знать бы тебе, как вы оба мне надоели! То он норов тешил, теперь ты кобенишься… А я меж вами гляжусь дурень дурнем! У вас, вишь, норов, а я изворачивайся да бреши…
— Ну, я-то не стану просить тебя о вранье, — выговорил Мечник все с той же усталой улыбкой.
— Еще бы и ты!.. — вскинулся Велимир.
— Будь милостив, — Кудеслав пропустил Лисовиново возмущение мимо ушей, — будь милостив, оставь меч у себя. По нынешним здешним делам, глядишь, и пригодится… А ежели духи-охранители все-таки не позволят случиться этакой надобности, то выторгуй за него побольше. Ты ведь знаешь: цену ему и нынче-то сложить трудно, а в наших краях ей — цене то есть — расти да расти.
— Ах все-таки в НАШИХ краях? — негромко спросил Лисовин.
И снова Мечник будто бы не расслышал слов названого родителя:
— Белоконю же, коль сочтешь надобным что-либо объяснить, скажи (только не прежде моего отъезда): Кудеслав-де каверзу твою распознал с единого взгляда и даже пальцем к мечу не притронулся. Понял?
— Пускай меня Черный Перун сей же миг молоньями пришибет, ежели я хоть что-то сумел понять! — мрачно сказал Велимир.
Кудеслав и сам не шибко-то многое понимал. К примеру, ему так и не удалось понять, что именно он почувствовал, глянув на меч. Он почувствовал НЕЧТО, и этого хватило. Возможно, Мечник унаследовал дар отца-облакогонителя не в достаточной мере, чтобы самому творить ведовство, однако же распознавать чужие заклятия, да еще столь могучие, — в этом своем уменьи Кудеслав был твердо уверен. И еще он знал: через вещь можно подвести ее хозяина под порчу. А можно и под чужую волю. И чем вещь для хозяина любимее да желанней, тем крепче выйдет насланное через нее.
Хотя во второй раз терять оружие, без которого осознаешь себя не вполне собою, оказалось еще тяжелей, чем впервые. Вот ведь навалилось: меч, Белоконь, названый родитель, которого только-только научился ценить и уважать по его истинному достоинству… И все за несколько дней. Одна Векша отныне осталась у Кудеслава, которого больше нет причины звать Мечником.
Видать было, что и Велимиру муторно. Может, вдруг пришла на память ему давняя-давняя досада, укусившая сердце при виде входящего в избу братова сына, который все-таки решил воротиться из странствий по дальним чужим краям. Подумалось тогда: снова теперь будет путаться под ногами этот… не свой, не чужой… ни Навьим жертва, ни лешему метла… А он, воротившийся-то, какие подарки привез!.. С теми, тогдашними, только и может сравниться ценою нынешний его же подарок — меч. И снова Кудеславова щедрость — ответ на Велимирову неправедную досаду…
— Ты где рожу подрал? — от чувства неловкости вопрос получился куда грубее, чем хотелось бы Лисовину. — Не знай я, что волки об эту пору перед человеком робеют, решил бы, будто по твоей левой скуле именно волчья лапа прошлась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});