Фоменко смущенно почесал затылок и уставился на меня:
— Сколько же тебе лет?
— Двенадцать, тринадцатый.
— Черт возьми!.. А как же тебя зовут?
— Николай Черкасов.
— Ох! Не боишься?
— Нет.
Я и не заметил, как соврал. Впрочем, я как будто начинал не так уж бояться. Не боялась же Валя Герасимова, девушка!
— Кем же ты будешь, когда вырастешь?
— Не знаю. Еще будет время выбрать.
— Какой рассудительный хлопчик!
Мама рассказала Фоменко о задачах экспедиции, что это уже вторая экспедиция на плато. Упомянула о гибели ее участников.
— Ведь я слышал об этом! — воскликнул пораженный Фоменко.— Так это ваш муж спасся тогда один?
Мама строго кивнула головой:
— Снаряжения было только на два летних месяца. Пропал один из рабочих, видимо, сошел с ума. На его поиски было затрачено дней десять. Выбились из графика. А тут еще необычайно ранняя и суровая легла зима. Кончились запасы. Рации с собой не было... Лишь один Черкасов добрался до жилых мест. Он был очень болен, почти без сознания и все же донес на плечах главные материалы, собранные экспедицией.
— Да, я слышал об этом,— другим тоном подтвердил Фоменко и, взяв телефонную трубку, попросил к себе какого-то товарища Сафонова.
Так мы впервые познакомились с Ермаком. Он сразу нам понравился. Среднего роста, плотный, загорелый, чуть мешковатый, добродушный и веселый. Раньше он был, наверное, красив, но теперь его портили длинные рябинки на носу и щеках. Я думал, это следы оспы, оказалось, как я потом узнал,— результат аварии и ожога.
Фоменко коротко передал ему предыдущий разговор и в заключение сказал:
— Доставишь экспедицию на плато со всем ихним снаряжением. Затем будешь раз в месяц доставлять им почту и свежие продукты. Экспедиция рассчитана на два года. Если с ними что случится, спросим с тебя. Держи с ними радиосвязь. Понятно?
— Понятно, товарищ Фоменко! — широко улыбнулся Ермак. У него были ровные белоснежные зубы и тонкая шея. Я подумал, что он еще совсем молод, младше Жени Казакова. Мама спросила, какое у него имя-отчество. Сафонов смущенно замахал руками:
— Зовите просто — Ермак,— и осведомился, к какому часу готовить вертолет (словно шофер такси).
Договорились на завтра, в восемь часов утра.
Мы вышли на улицу окрыленные. Мама пошла на почту дать телеграмму Гамон-Гамане, а я стрелой помчался в гостиницу и с порога выпалил новость.
Раздалось дружное «ура».
Утром, после сытного завтрака, автобус доставил нас на аэродром. Я первый раз видел вертолет так близко, он мне показался очень большим и пузатым.
Селиверстов и Бехлер уже были на аэродроме и помогли грузчикам тщательно уложить снаряжение экспедиции — какие-то ящики, бочки, тюки. Мы быстро заняли пассажирские места.
Вертолет оказался внутри довольно уютным, с мягкими сиденьями. Ермак весело поздоровался с нами общим поклоном и деловито занял свое место в застекленной кабине,^ откуда было видно вперед, вниз и в обе стороны.
Мама протянула мне аэрон, а отец выхватил у нее таблетку и выбросил. Он посадил меня рядом с собой и, не успели мы подняться, стал занимать разговором. Потихоньку от всех он посоветовал мне не смотреть вниз, в окно, и я вдруг понял, что папе будет неловко перед товарищами, особенно перед профессором Кучеринер, если меня укачает.
С этого момента я решил ни в коем случае не допускать такого сраму — держать себя в руках.
Ермак сначала покружил над морем, наверное, чтобы дать всем полюбоваться последний раз панорамой Магадана и бухты Нагаево.
Все восторженно заахали, и я бросил взгляд вскользь — не вниз, а вдаль. На горизонте сверкало в лучах солнца пустынное море стального цвета. В бухте стояло на рейде несколько судов. Пронеслась каменистая гряда с редкими низкорослыми лиственницами; мелькнула трасса, по которой катились игрушечные машины. Магадан превратился в подобие плана, начертанного тушью на кальке, а потом и совсем исчез.
Вертолет шел на довольно большой высоте. Что-то в нем стучало, жужжало, поскрипывало. Вначале все оживленно переговаривались, потом постепенно замолчали: кто читал, кто смотрел в иллюминатор. Я старался не смотреть: плывущее облако вызвало у меня замирание под ложечкой и тошноту.
— Ольское базальтовое плато,— пояснил отец, взглянув на землю.— Пятьдесят миллионов лет тому назад здесь были одни вулканические горы. Сокращения земной коры разорвали эти горы. Представь себе страшную трещину, километров на триста протяжением и километров на сто в глубину... Из трещины излились огненно-жидкие базальтовые расплавы, сровнявшие древний гористый рельеф. Представляешь, что здесь творилось?
Так мы летели — то над горными хребтами, то над темно-зеленой тайгой. Мелькали реки, озера, редкие селения.
Я думал, что мы в этот день прибудем на плато, которого я почему-то боялся, но, к моему облегчению, папа сказал, что мы будем ночевать в Нижних Крестах — рыбачьем поселке в устье реки Колымы.
Мы летели несколько часов, и меня все же укачало, но, по счастью, не рвало. Я сделал вид, что задремал. Ничего особенного, Бехлер тоже спал почти всю дорогу.
К вечеру мы приземлились на настоящем аэродроме, хотя вертолет может опуститься где угодно, хоть на крыше.
Я вздохнул с облегчением.
Мы устроились на ночлег в длинной избе, которая называлась «Гостиница», и сразу пошли обедать в столовую. На обед была такая вкусная уха, какой я отродясь не ел: густая, жирная, с большими кусками сочной рыбы. Папа пришел в такой восторг, что польщенная официантка вызвала повара. Улыбающийся повар в белоснежном колпаке и халате сказал, что они сами редко едят такую уху.
— Это уж ваше счастье! Осетровые теперь совсем редко бывают. Случайный улов...
— Цивилизация проникла и за Полярный круг! — язвительно пояснила Ангелина Ефимовна и пришла в дурное настроение. У нее всегда портилось настроение, когда она слышала, что исчезает рыба в морях, реках или что вырубают лес и портят лес, отравляют атмосферу.
После обеда Женя Казаков, Валя, Селиверстов и Бехлер отправились купить рыбы — надо было взять запас с собой, а все остальные пошли просто прогуляться. Ермак сразу исчез куда-то и обедать не ходил.
Магадан мне совсем не понравился — сухой и суровый город, а Нижние Кресты почему-то пришлись по душе.
Возле бревенчатых домов прямо на заборах сушились мокрые сети, в открытых чердаках висела вяленая рыба, песцовые и заячьи шкурки. Окна были заставлены бегонией и геранью, а у некоторых в цветочных горшках цвели помидоры и огурцы. На улицах пахло смолой, свежераспиленным лесом, морем, близость которого уже остро чувствовалась, но больше всего рыбой — свежей, соленой, вяленой.
На берегу Колымы, у огромных рыбных складов с дощатыми спусками, грузили на машины тяжелые бочки. Сотни окрашенных смоляных рыбачьих лодок лежали на песке вверх днищем, другие покачивались на темно-серых волнах. Дул сивер, и мама поспешила поднять мне воротник пальто, а папа, не прекращая разговора с Ангелиной Ефимовной, снова опустил его. Я предпочел отстать и поплелся один, позади всех, жалея, что не попросил Женю взять меня с собой. Мне хотелось пойти с ними, но я побоялся быть навязчивым.
Повсюду лениво слонялись крупные, жирные собаки, отыскивая выброшенную из сетей рыбешку. Они не кусались и не лаяли. У причала стоял колесный пароход. Добродушные, веселые грузчики, подшучивая друг над другом, быстро сгружали ящики с товарами. Несколько черных железных барж и плотов леса покачивалось на волнах. Над беспредельной ширью Колымы светило какое-то странное — призрачное, оранжеватое — солнце.
Оно светило и когда мы поужинали и улеглись спать. Взрослые в поселке давно уже спали: им завтра работать, а горластые ребятишки и куры всё возились на улице. Был уже час ночи, когда я заснул при этом солнечном свете. Вторую половину ночи шел теплый дождь и звенели комары.
Ермак пришел утром. Он ночевал у знакомых и разбудил нас, постучав в двери. Был новый день — сегодня мы прибудем на плато. Я стал поспешно одеваться.
— А где Коля? У меня для него что-то есть! — сказал за дверью Ермак.
Я выскочил без курточки, в одной майке. Ермак держал на руках крупного желтоватого щенка с черными глазами и черным носом.
— Это, Коля, тебе подарок от моих друзей-рыбаков! — торжественно произнес пилот, вручая живое сокровище.— Настоящий северянин! Его родители — первые в упряжке.
Все окружили щенка. Женщины стали громко восторгаться. Я осторожно опустил щенка на пол. Он серьезно оглядел всех, вильнул в знак приветствия хвостиком и с самым деловитым видом заковылял в угол, где были сложены мешки с рыбой. Он пощупал мешок зубами: крепко ли — и огорченно тявкнул.
— Да ты, брат, кудесник! — смеясь, заметил отец. Так мы его и назвали — Кудесник.