Этим исчерпываются мои сведения о так называемых настораживающих сигналах. Думаю, не все проходило гладко и у других наших пациентов и добровольных участников экспериментов. Наверняка многие из них с трудом выбирались на новый уровень социальной адаптации, но, по-моему, мы все можем только пожелать друг другу этого самого нового уровня.
8
Перехожу теперь ко второму эпизоду, к событиям, связанным с товарищем Карпулиным.
Первое знакомство с ним произошло в кабинете Топалова, но дальнейшие контакты возникли несколько позже, когда разразилась гроза над головой профессора Клямина. В тот период я активно искал выход на высокое начальство, имея в виду помочь Клямину выпутаться из инверсиновой истории. Случайная встреча с писателем Иваном Максимуком (о ней, как и о ее последствиях, я расскажу далее) облегчила мою задачу. Оказалось, что Максимук накоротке знаком с Кимом Спиридоновичем и ему ничего не стоит организовать аудиенцию.
Ким Спиридонович любезно пригласил нас на свою дачу, где и состоялась беседа. Я ее очень хорошо запомнил.
Карпулин начал с нескольких комплиментов в мой адрес — дескать, давно не встречались ему столь смелые в смысле социальной активности научные работники, дескать, ему приятно, что я добился встречи не ради себя самого, а во спасение своего старого учителя…
— Но вы ведь прекрасно понимаете, — сказал Карпулин, — что вся эта история с инверсином выглядит некрасиво и Клямин дал своим недоброжелателям сильные козыри…
— Однако Александру Семеновичу нужно помочь, — невежливо перебил я. Поймите, это талантливейший исследователь и врач, за ним с полтысячи людей, возвращенных к полноценной жизни, возвращенных в основном из тех состояний, которые другими оценивались как безнадежные. Мы действительно не понимаем до конца действия инверсина, но факт остается фактом — инверсин снимает какие-то избыточные напряжения и возвращает многим людям человеческий облик. А со мной — просто досадная ошибка, вроде бы никому не повредившая. И я готов публично защищать те же свои позиции без всякого инверсина.
— Ты серьезно? — улыбнулся Ким Спиридонович. — Но нельзя защитить незащитимое. Скажи спасибо, что твой выпад против коллектива списали на временную невменяемость.
— Если всякое правдивое высказывание списывать на временную невменяемость, останется неуклонный рост благосостояния, — ухмыльнулся Максимук.
— Брось, Ваня, — обрезал его Карпулин. — Дело-то нешуточное.
— Не надо ничего списывать, — сказал я, сжигая, как мне казалось, все мосты. — Постоянный отрыв сотрудников на неквалифицированные работы — это постоянная невменяемость. Посудите сами, Ким Спиридонович, нас отрывают ежегодно на 15–20 дней — на картошку, на уборку двора и прилегающих территорий, на овощехранилище, на заготовку сена, на возведение дома методом народной стройки… Какая тут, к черту, эффективность, какой научно-технический прогресс! У нас стоят экспериментальные серии, у нас лежат больные, а мы играем в игру под названием «На все руки мастера»…
— Как он тебя бреет! — снова вмешался Максимук.
— Он меня? — удивился Ким Спиридонович. — Это я скоро побрею их Чолсалтанова. Под нуль! Он же, бездельник старый, никому ничего не разъясняет… Уверен, понимаешь ли, что его палец, многозначительно указующий на небо и на высокое начальство, лучше всего убеждает интеллигенцию. Ты вот думаешь, Вадим Львович, что никому, кроме тебя, такие очевидности в голову не приходят, да? Думаешь, мы тут, наверху, сплошные кандидаты в ваш Центр, этакие слабоумненькие? Ты панорамно смотри, Вадим Львович, панорамно! Где взять людей — вот в чем проблема. Нам не хватает людей для уборки урожая и для заготовки кормов, для подметания улиц и для строительства. Между тем все хотят кушать мясо с картошкой, хотят ходить по чистым улицам и жить в отдельных благоустроенных квартирах. Было бы идеально обеспечить каждый фронт работ соответствующими специалистами, но не выходит, пока, понимаешь ли, не вытанцовывается все по-научному… И мы вынуждены затыкать прорывы. Предложите что-нибудь, найдите, черт возьми, лучшее решение — без прорывов и без профессорского картофелекопания! Дайте вариант, в котором каждая морковка и каждый килограмм городского мусора обходились бы нам дешевле — без таких моральных и материальных потерь!
— На это работа экономистов и плановиков, — возразил я. — Почему они не делают своей работы? И зачем вы принимаете их порочные варианты?
— Ты что, ребенок? — уже с некоторым возмущением перебил меня Карпулин. — Эти люди тоже поставлены в определенные рамки, они обрамлены уровнем финансирования каждой конкретной сферы, они вынуждены решать задачи сегодняшние, а сегодня нужно, чтобы не было голодных и бездомных. Ни в коем случае! Завтра многое изменится, но до завтра надо дожить. Это вашему брату кажется — древняя иллюзия ученых-естественников, — что каждый шаг должен делаться сугубо рационально, разумнейшим способом. Но ваше рацио постоянно рвущаяся сеть, и часто приходится прикрывать дырки грудью.
— Делай дырки, ибо всегда найдется затыкающая их грудь! — хохотнул Максимук.
— А ты, Иван, брось! Ты мне не совращай молодого человека. Над ним уже поработали неплохие совратители. Тот же Клямин…
— Что Клямин? — не понял я.
— А то! Ты полагаешь, Клямину ставят в вину только инверсин? Инверсин — это, если угодно, последняя капля, толчок, повод… Ты думаешь, мы забыли его дворницкую демонстрацию?
— Какую-какую? — переспросил Максимук.
— Ага, тебе будет интересно! Несколько лет назад лабораторию профессора Клямина хотели бросить на уборку строительного мусора в подшефной школе. Разумеется, его лично туда никто не звал, требовалось выделить десять человек на один день. Конечно, Топалов тут переусердствовал — в лаборатории Клямина всего-то с полтора десятка сотрудников и лаборантов. Но профессор поступил по-своему — он запретил своим людям выходить на уборку, он пошел туда один с метлой и лопатой и ровно на 10 дней. Скандал получился страшный — как раз в это время к Клямину приехала какая-то научная делегация и он принимал ее в школьной раздевалке во время собственного обеденного перерыва. По-моему, тогда у Чолсалтанова появились первые седые волосы и, конечно, выговор без занесения…
— Готовый материал для рассказа, — прокомментировал Максимук.
— Кому для рассказа, а кому — для персонального дела. Меня из-за этого в Москву тогда вызывали. А вы говорите… Да ты, Вадим Львович, без всякого инверсина фрондерством от Клямина заразился, разве нет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});