Завидев его, девушка смешалась и, опустив долу своё вмиг порозовевшее личико, не смела поднять глаз на приятного сердцу барчука.
– Давай, помогу, – предложил барчук, закатывая рукава.
– Неужто, барин, сами понесёте? – подивилась Варя.
– Запросто, – подхватил вёдра Шурка.
Но пройдя с полсотни метров, вынужден был поставить тяжеленные вёдра на тропинку.
– С энтим-то сподручнее будет, – увидев, что он разминает затёкшие пальцы, протянула коромысло Варя.
Но Шурка коромысла не принял. А взял да и опрокинул вёдра одно за другим.
– Ты что же это деешь?! – рассердилась девушка и тотчас осеклась на полуслове.
Вода не разлилась, а собралась воедино, образовав большой переливающийся и искрящийся под солнцем шар.
– Теперь полегче будет, – заключил Шурка, цепляя на коромысло пустые вёдра.
Он чуточку подтолкнул водяной чудо-шар, и тот, будто только этого и ждал, послушно покатился по тропинке в сторону деревушки. Шурка с Варей пошли следом.
– Как же это? – шёпотом спросила девушка, указывая глазами на переливающуюся под солнцем воду.
– Гравитационная[57] сферическая оболочка, – пояснил Шурка.
Варя не поняла и только испуганно посмотрела на загадочного князя.
– В общем, волшебство, – отмахнулся Захарьев, понимая, что с научной точки зрения крепостной девушке из 18 века так просто подобное явление не объяснить.
– Зачем ты такие тяжести носишь? – поинтересовался он, чувствуя, что затекшие пальцы стало покалывать, будто на них стая ёжиков кувыркалась. – У вас в семье вон сколько мужиков. Неужели не могут два ведра воды принести?
– Отчего же, могут, – кивнула охотно Варя. – Да все в работе. Старшие братья в поле, младшие им допомогают. А батя лозу заготовляет. Он у нас известный мастер – изгороди, лукошки, стулья да сундуки плетёт.
Лозович-старший
Отец Вари оказался среднего роста, жилистым и скорым в движениях мужичком. Главной достопримечательностью его худощавого лица были длиннющие усы, концы которых смотрели кверху. Завидев вкатившийся на подворье водяной шар, он удивился, но ничуть не испугался.
– Волшебство али наука какая? – только и поинтересовался.
– Наука, – признался Шурка и протянул руку, – Шурка. – Но, вспомнив за кого они себя с Лерой выдают, поправился, – точнее, князь Захарьевский, но вы меня можете Шуркой звать.
– Александр, значит? – уточнил Никифор Ворсанафьевич.
– Ага.
– А мы есть Лозовичи, – обвёл он рукой подворье. – Домашние величают меня Никифором Ворсанафьевичем. Деревенские, кто постарше, – Никифором, а пан – и вовсе Никишкой.
– Никифор Ворс, Ворса, Ворфала…, – начал было Шурка и запутался.
– Ворсанафьевич, – подсказал Лозович.
Шурка почесал в затылке, соображая, что столь мудреное отчество ему в жизни не одолеть.
– Дядя Никифор, – недолго думая, нашёлся он, – куда воду девать?
– Эвон, – указал Лозович на скотный двор, – по корытам разлей.
На крытом скотном дворе, который крестьяне именуют денником, топтались четыре коровы и дюжина коз. Животные только-только вернулись с пастбища и теперь помыкивали да блеяли в ожидании питья. Шурка толкнул шар и вместе с ним скрылся на скотном дворе. Вскоре оттуда донеслось дружное чмоканье, как будто с полсотни телят одновременно сосало вымя. Удивлённые, отец и дочь переглянулись и поспешили на скотный двор – ещё, чего доброго, обидит барчук кормилиц. Но то, что они там увидели, повергло их в умиление. Князь Александр разделил большой шар на множество малых, и теперь перед каждой коровой и каждой козой была своя небольшая шарообразная порция. Судя по всему, животные к такому новшеству отнеслись с большим одобрением. Припав губами к шарикам, они охотно пили воду и причмокивали с явным удовольствием.
Подивившись волшебному умению своего знакомого, Варя вновь взялась за коромысло.
– Ты куда, опять на реку? – остановил её Шурка.
– Сего чай мало будет, – показала девушка на стремительно уменьшающиеся в диаметре водяные шары. – Да наперёд дойки надоть животине вымя помыть.
Шурка задумчиво почесал за ухом.
– Погоди, – отобрал он у Вари вёдра. – Сколько воды надо?
– Сих два да ещё два ведра.
Шурка недолго думая взял стоявшую у стены увесистую палку, которой, по-видимому, подпирали двери хлева.
– Теперь эта дубина будет чародейной, – объявил он. – Сколько раз стукнешь ею, столько вёдер воды к тебе и прикатится. Держи.
Варя взяла в руки палку.
– А по чём бить-то?
– Да по чём угодно. Только, – задумался на миг Шурка, – сразу много не стучи, а то большой шар получится. В калитку не влезет. Лучше сразу стукни два раза, а чуть позже ещё два.
Варя так и сделала. Вскоре на подворье Лозовичей, пугая соседей, прикатились один за другим два двухвёдерных шара.
– А далее как? – растерялась Варя.
– Два ведра для скота? – уточнил Шурка.
Девушка кивнула.
– Вот ты подойти к одному шару, топни ногой и скажи: «Марш к скоту на пропой». Тут он и покатится куда нужно и сделает, что приказано.
– А руки помыть, а вымя скотине?
– Да ковшиком прямо из шара зачерпни.
И Шурка для наглядности зачерпнул из шара полную пригоршню воды и умылся.
– Эко, – глядя на него, дивился Никифор Ворсанафьевич, – дал же Бог человеку умения.
– Наука, – скромно напомнил Шурка.
Варя занялась дойкой. А старший Лозович, которому князь Александр за его науку весьма сильно пришёлся по нраву, повёл его в свою мастерскую. Мастерская располагалась в просторном сарае.
– Здесь у меня прут хранится, – указал он на обширную яму, наполовину заполненную ивовой лозой. – Запасы на всю зиму. Кладу слоями и каждый слой перекладываю листьями лопуха, а сверху землицей присыпаю.
– Зачем? – удивился Шурка. – Потом откапывать придётся. Лучше сразу на полу сложить – места хватает.
– Нельзя, посохнет ракита[58]. А ежели посохнет, то ей одна дорога – в печь. Для работы свежесть нужна, чтобы лоза была мягонькая и гибкая. Вот я её шубкой земляной прикрою, она влагу-то в себе и придержит, молодость сохранит.
– А кору чем счищаете – ножом? – поинтересовался Шурка, увидев в углу сноп очищенных от коры, блистающих белизной тонких, в полпальца, прутьев.
– Не-е, – снисходительно посмотрел на него Лозович. – Ножичек для энтого дела не годится. Тут щемилка нужна, – показал он на воткнутую в земляной пол берёзовую палку, конец которой был расщеплен и отдалённо напоминал узенькую рогатку. Вставляешь лозу в расщеп и тянешь, кожица сама и сходит.
– Вы, наверное, давно этим занимаетесь? – оглядел Шурка сарай, всякая вещь в котором была приспособлена для лозоплетения.
– И-и, милай, – важно подкрутил ус Никифор Ворсанафьевич, и видно было, что вопрос ему весьма понравился. – Почитай, сколько себя помню. Ещё дед моего деда лозу плёл. Оттого нас Лозовичами и прозвали. Поначалу кличка одна была – Лоза. А далее, положим, спрашивают тебя «чьих будешь», а ты в ответ – Лозы, Лозов сын, Лозовического роду-племени. Так и пошла семья наша прозываться.
– А кто у вас плетенье покупает – Переверзев?
– Хе-хе, – усмехнулся Лозович. – Пан наш и так возьмёт. А покупают люди. Свои из сельца да из соседних деревень – лукошки и корзины берут, ловушки для зверья и птиц, рыбу ловить. А в городе, где я на подставного человека лавку открыл, и стулья, и столы, и этажерки, и диваны плетёные. А один купчина московский единожды заказал шкатулку в три этажа. Тонкая, я вам доложу, работа. Требуется, чтобы ни единой загогулины не выступало, ни единого зарезу не было.
– А подставной человек – это кто? – не понял Шурка.
– Который на своё имя дело открыл да на мои деньги моим же товаром и торгует, – пояснил Никифор Ворсанафьевич.
– Зачем?
– Я же тебе, князь, толкую, что не можно крепостному такое, – покачал головой Лозович. – Иначе пан всё как есть отберёт. Ведь мы его собственность, а значит, и любое наше дело его делом считается.
Новый помещик
Солнце клонилось к закату, когда с улицы донёсся гул встревоженных голосов. Следом к ограде Лозовичей подошёл староста в сопровождении группы сельчан.
– Никифор! – крикнул он зычно. – Подь сюды! Дело имеется!
И когда Никифор Ворсанафьевич, и большая часть его семьи, а также Шурка, вышли на улицу, развернул лист бумаги.
– С сего дня, – прочитал староста, – имение, все прилегающие деревни, а також сельцо со всем населением переходят во владение графа Леркендорфа Лериана Антальевича.
– Ух, ты! – услышав это, выпучил глаза Шурка.
Заметив юного князя, староста снял шапку и отвесил вежливый поклон.
– Отныне, – продолжил он, – отменяется всякая барщина и вводится повсеместный оброк.