Читать интересную книгу Послемрак - Харуки Мураками

– Угу… – задумчиво кивает Каору. – Хорошо, если этим кончится.

Каору берет глиняный чайник, насыпает в него заварки, наливает из термоса кипятку. Разливает чай по чашкам, передает одну китаянке. Та благодарит, берет чашку, пьет. Разбитыми губами пить горячее, похоже, непросто. Перед каждым глотком девчонка морщится от боли.

Прихлебывая чай, Каору смотрит на нее.

– Что, наелась по самое не хочу? – говорит ей Каору по-японски. – Уж не знаю, как ты там у себя дома жила. Но такого, небось, и в страшном сне не видала?

– Переводить? – уточняет Мари. Каору качает головой:

– Не надо. Это я так, сама с собой…

– Сколько тебе лет? – обращается к проститутке Мари.

– Девятнадцать.

– Мне тоже… Как тебя зовут?

– Го Дон-ли, – чуть замявшись, отвечает девчонка.

– А меня – Мари!

Мари легонько улыбается китаянке. Едва уловимо – и впервые за эту ночь.

Вход в гостиницу «Альфавиль». У крыльца останавливается мотоцикл. Здоровенная спортивная «хонда». За рулем – мужчина, лицо скрыто шлемом. Мотор не заглушён: если что – сорвался с места и поминай как звали. Куртка из черной кожи в обтяжку, синие джинсы. Тяжелые кроссовки, толстые перчатки.

Мужчина снимает шлем, ставит на бензобак, внимательно оглядывает окрестности. Снимает перчатку, достает из кармана мобильник. Набирает номер. На вид ему лет тридцать. Каштановые волосы убраны в хвост на затылке. Широкие скулы, впалые щеки, цепкие глаза. Перебросившись с кем-то парой слов, выключает мобильник, прячет в карман. Надевает перчатку, кладет руки на руль и замирает в ожидании.

Чуть погодя на крыльце появляются Каору, проститутка и Мари. Устало шлепая сандалиями по асфальту, проститутка бредет к мотоциклу. Сильно похолодало; в трикотажном костюмчике ее пробирает дрожь. Мотоциклист что-то спрашивает резким голосом, она еле слышно отвечает.

– Эй, братишка! – говорит Каору мотоциклисту. – У нее вообще-то за номер не плачено…

Мужчина пронзает Каору взглядом.

– За номер плачу не я, – говорит он без единой эмоции. – За номер платит мужчина.

– Это мы в курсе, – сипит Каору и откашливается. – Но ты сам подумай! Работаем на одной улице, нос к носу, в такой теснотище. И вот на тебе – из-за вашей красотки у нас бедлам. А могли ведь сразу в полицию сообщить – избиение человека все-таки! Кто бы тогда больше пострадал, мы или вы? Так что заплатите за номер шесть тыщ восемьсот иен [4] – и разойдемся! Пиво, так и быть, беру на себя…

Мужчина снова прошивает Каору взглядом. Поднимает голову, смотрит на неоновую вывеску отеля. «Альфавиль». Снимает перчатку, достает из кармана куртки кожаный бумажник, вынимает оттуда семь банкнот по тысяче иен и бросает себе под ноги. Ветра нет, деньги падают и замирают на асфальте. Мотоциклист надевает перчатку. Задирает локоть, глядит на часы. Медленно, точно робот. Он никуда не торопится. Он словно демонстрирует этим женщинам тяжесть своего бытия. И тратит на это столько времени, сколько считает нужным. Все это время двигатель, как хищник перед прыжком, низко рычит на холостых оборотах.

– А ты смелая, – говорит мужчина.

– Вот спасибочки, – отзывается Каору.

– Если позвонишь в полицию, где-то здесь случится пожар, – добавляет он.

Повисает глубокая пауза. Каору, сложив руки на груди, смотрит на мотоциклиста в упор. Проститутка с фингалами, не понимая, что происходит, переводит тревожный взгляд с Каору на китайца и обратно.

Наконец мужчина берет шлем, надевает его, жестом велит проститутке садиться. Та устраивается сзади, вцепляется в его кожаную куртку. Оборачивается, смотрит на Мари, переводит взгляд на Каору. И снова на Мари. Словно хочет что-то сказать, но так и не говорит. Водитель с силой жмет на педаль, отпускает сцепление – и мотоцикл скрывается за поворотом. Его натужный рев еще долго разносится над улицами в ночи. Каору наклоняется и собирает с земли тысячные банкноты. Складывает одну к одной, перегибает пополам, прячет в карман И, глубоко вздохнув, теребит ладонью золотистый ежик на голове.

– Ну, блин, ващ-ще! – только и произносит она.

4

00:37 am

Комната Эри Асаи.

Здесь все по-прежнему. Разве что фигура сидящего человека в телевизоре стала крупнее. Теперь он виден вполне отчетливо. Экран еще немного рябит, изображение дергается, кривится, теряет резкость. Помехи в динамиках царапают слух. На экран то и дело выскакивают другие, совершенно посторонние кадры. Но как только помехи пропадают, картинка возвращается.

Эри Асаи, как и раньше, крепко спит на кровати. По лицу пляшут блики холодного света от телеэкрана, но она не просыпается.

Человек на экране одет в темно-коричневый костюм. Когда-то элегантный, даже роскошный пиджак теперь похож на лохмотья. Рукава и спина перепачканы белесой пылью. На ногах – черные ботинки с круглыми носками. Тоже все в пыли. По каким трущобам этот человек ползал, прежде чем оказаться здесь? Стандартная белая сорочка, черный матовый галстук. И сорочка, и галстук давно полиняли. В волосах седина. Впрочем, нет, – возможно, все та же белая пыль. В любом случае, ясно, что этих волос давно не касалась расческа. Но, как ни странно, человек не выглядит неряшливым. И жалкого впечатления не производит. Просто он отчего-то извалялся в пыли и дошел до крайней степени истощения.

Лица мы не видим. Камера показывает его спину, разворачивается, снимает с других сторон. Но то ли освещение неудачное, то ли все специально снимается именно так – лицо всякий раз остается в густой тени.

Мужчина сидит неподвижно. Лишь изредка глубоко вздыхает, и тогда его плечи подымаются и опадают. Он похож на заложника, которого уже очень долго держат взаперти. Похоже, вокруг него целую вечность ничего не менялось. Однако мужчина даже не связан. Просто сидит, откинувшись на спинку стула, еле заметно дышит и как будто глядит в одну точку перед собой. То ли сам решил не двигаться, то ли вообще не в состоянии пошевелиться – этого нам не понять. Его руки мирно сложены на коленях. Сколько у него там, в зале сейчас времени, мы не знаем. Неясно даже, ночь или день. Белый свет, похожий на яркое послеобеденное солнце, брызжет из лампочек в потолке.

Наконец камера разворачивается и смотрит на мужчину в упор. Но кто он, понятнее не становится. Тайна лишь становится еще глубже. Лицо его скрыто полупрозрачной маской. Эластичная пленка пригнана к коже так плотно, что и маской не назовешь. Но какой бы тонкой она ни была, лица под ней угадать невозможно. Тускло поблескивая в свете ламп, эта странная маска тщательно скрывает любые черты и эмоции. Мы угадываем под ней лишь самые общие контуры. Никаких отверстии для носа, рта или глаз. Хотя и дышит, и слышит, и видит мужчина нормально Похоже, маска изготовлена из особо прозрачного, пропускающего воздух материала. Но какого именно – для нас остается загадкой. Древняя мистика и новые технологии слились воедино. Мрак веков и сияние будущего, перемешались в равной пропорции.

Но самая зловещая особенность маски даже не в этом. Она прилегает к лицу очень плотно – и все-таки невозможно понять, что думает под ней человек, как себя чувствует, что собирается (или не собирается?) предпринять. Хорошо ему или плохо? В ясном ли он уме? Зачем на нем маска – для конспирации или для защиты? Всем этим вопросам мы не находим ни малейшей подсказки. С хитроумной маской на непонятном лице мужчина сидит на стуле, не двигаясь, а камера снимает его и передает изображение нам. Оставим на время попытки разобраться, что происходит. Для начала примем все как есть. А мужчину для краткости назовем «Человеком Без Лица».

Камера надолго застывает, снимая Человека Без Лица спереди и чуть снизу. Он сидит в коричневом костюме, не шевелясь, и смотрит на нас. То есть буквально: оттуда, из своего зала наблюдает, что происходит по эту сторону экрана. Глаза его, разумеется, скрыты загадочной маской. Но мы чувствуем, как тяжело он смотрит. Угрюмо и решительно, не отвлекаясь ни на секунду. Судя по легкому повороту головы – в сторону кровати, на которой спит девушка. Мы отслеживаем линию его взгляда. Так и есть – человек в маске невидимыми глазами наблюдает за спящей Эри Асаи. Только за ней – и, похоже, уже очень долго. И мы наконец понимаем, в чем дело. Ему действительно видно, что здесь происходит. Телеэкран для него – распахнутое окно, через которое он заглядывает в комнату.

Изображение то пропадает, то восстанавливается. Шум в динамиках то и дело зашкаливает до ультразвука. Так, словно телевизор сообщает нам о постоянной работе чьего-то сознания. Звук доходит до почти нестерпимого писка, плавно снижается, почти стихает – но, словно передумав, опять взбирается вверх. Снова и снова. Но Человек Без Лица не отводит глаз от спящей Эри. Его сосредоточенность не ослабевает ни на секунду.