Читать интересную книгу Маг в законе - Генри Олди

Охотничий глаз, не купеческий.

Ну и воровской, чего греха таить.

— Ты, што ль, шиш лесной, ссылочный будешь?

— Я.

Получилось не «я», а скорей «кх-а-а», но Ермолай Прокофьич поняли.

— Вчера в Больших Барсуках был, с урядником виделся, — немедля перешел купец к делу. — Ихняя строгость там еще денька два гостить обещался. Велел вам обоим к нему явиться: прибытие отметить и довольствие денежное получить. Ежели поторопитесь — подвезу. Обоих.

В купцову бескорыстность верилось слабо.

— А тебе-то с того какой прок — ссыльных к уряднику подвозить?

— Соображаешь! — купец ухмыльнулся в щегольскую, аккуратно завитую кудряшками бородку. — Филат-бездельник мне денег три рубля с полтиной задолжал. А вам содержание от державы положено. Филату за постой причитается? Причитается! Да и тебе с рублей государственных много ли толку, в нашей-то глухомани?! Вот с тех денег и отдаст Филат должок-то... А иначе дождешься от него, шиш лесной! В избе, окромя детей да мышей, считай, отродясь ничего не водилось... Ну так ты едешь?

— Еду.

— Тогда давай, собирайся — да поживей. А я пока к Сохачихе за твоей бабой заеду.

* * *

Лошадки шли ходко, и ты, несмотря на все насмешки над мохноногими «тыгдынцами», оценил их выносливость и неприхотливость, как нельзя лучше подходившие для этого, богом забытого, сурового края.

Правил самолично Ермолай Прокофьич. А вы с Княгиней, как баре, развалились позади, сдвинув в сторону купеческие тюки (видать, с мануфактурой) и накинув на ноги припасенную купцом волчью полость.

Век бы ехал: сани легко скользят по лесной дороге, вокруг нетронутая, первозданная тишина — только мерное звяканье колокольцев да приглушенный стук копыт по укатанному снегу; по сторонам, не слишком торопясь, убегают назад придавленные снежными шапками темные ели. Есть некое очарование в унылом, зимнем однообразии замершей природы, неспешной езде...

Но век — не получалось.

И даже до деревни, тоже крещеной не по-людски: Большие Барсуки — тоже не получалось.

— До места я вас не довезу, — предупредил купец еще там, в Кус-Кренделе. — Мне сегодня в Зиморачье поспеть надобно. До развилки дотрюхаем — а это уже, шиш лесной, считай, полдороги. Там я вам тропочку укажу: выйдете по ней на заимку, передохнете, ежели захотите, чайку попьете; а дальше до Больших Барсуков, куда там тропа — дорога! Не заблудитесь. Возвращаться станете, на той же заимке ночуйте, а поутру путь вам опять к развилке — я назад катить стану, подберу. Считай, часа через три, как посветлеет, проезжать буду. Только в жданки мне играть недосуг: не поспеете — на своих двоих до Кус-Кренделя топать придется!

— И на том спасибо, купец, — криво усмехнулась Княгиня.

Как рублем подарила.

Фальшивым.

Ты ведь уже успел шепнуть ей, с чего это вдруг купец в благодетели записался. Про три с полтиной рублика долга. Впрочем, мог ведь и вовсе не подвозить. Сами дойдут. Никуда их деньжата и так не денутся; а денутся, тоже не велика беда. Видать, что-то еще Ермолай Прокофьичу от ссыльных нужно, не только Филатов гиблый трояк. Ладно, время придет — сам скажет...

— Что, купец, так вот по лесам один и разъезжаешь? — поинтересовалась Княгиня, нарушая монотонное однообразие езды и выдергивая тебя из полудремы.

— Ежели товару чуть, как сейчас, то один и езжу, — наполовину обернувшись, благодушно подтвердил Ермолай Прокофьич. — Чего зазря людей гонять, коли и сам управляюсь? Вот ежели сурьезный груз случается — тады другой разговор...

— Ну так посылал бы приказчика. Чего ж сам-то? — тебе тоже стало интересно.

— Когда все, считай, сговорено, можно и приказчика, — согласился-возразил купец. — А когда еще сам наперед не знаешь, в чем твой барыш будет, вот опять же, как сейчас — тогда уж лучше самолично!

Тебе показалось: в ответе прятался какой-то намек.

Какой?

На что?

«А когда еще сам наперед не знаешь, в чем твой барыш будет, вот опять же, как сейчас...»

— И не страшно, самому-то? Не ровен час, лихие людишки...

Ермолай Прокофьич хохотал со знанием дела: громко и искренне.

Отсмеявшись, обернулся к ссыльным:

— Это у вас, шиш лесной, в городах-столицах — не ровен час! А у меня родня-кумовья, почитай, в каждой берлоге лапу сосет... Ермолай Прокофьича, шиш лесной, на сто верст кругом всяк знает! Да и пристав с урядником в гости наведываются, рябиновки отведать...

Он многозначительно подмигнул.

— Случись со мной што — куда тем «лихим людишкам» деваться? В трясину? на елку?! под лед?! Не бывает у нас такого. Скорей уж по пьянке пришибут, чем вот так, в лесу, на дороге... Да и ружье у меня имеется: саксонской работы, осечек не дает!

И купец продемонстрировал ссыльным действительно весьма приличную двустволку-«вертикалку» с воронеными стволами и серебряной насечкой.

— Так што не страшно, господа ссылочные, не страшно! И вашего брата-беглого я не боюсь: только дурак тут озоровать станет, сами понимать должны, не хлюсты сопливые... А вот и развилка. Тпр-р-ру!

Ермолай Прокофьич натянул вожжи, и «тыгдынцы» послушно встали.

— Вон, глядите: тропочка, што я сказывал. За час до заимки доберетесь. А оттуда до Больших Барсуков по дороге — почитай, часа три. Дорога одна, не ошибетесь. Речку по льду перейдете. В селе поповский дом ищите, он близ церковки — издалека видно. Урядник у батюшки гостит. Ну, бывайте! Заутра сюда же выходите — подберу.

Купец залихватски хлестнул меринов вожжами. Звякнули бубенцы, и вот уже — нет упряжки, только облачко снежной пыли искрится в морозном воздухе, медленно оседает на колею.

— Ну, пошли, Княгиня?

Женщина не ответила; просто первой двинулась вперед по едва заметной тропке, проваливаясь в снег по колено.

Ты в два шага догнал ее, так же молча отстранил; пошел впереди.

Возражать Княгиня не стала.

* * *

До заимки добирались хоть и больше обещанного купцом часа, но вышли много раньше полудня. Женщина дважды останавливалась, синела лицом, гоня из глотки паклю удушья; тяжело, с надрывом, кашляла, потом еще минут пять стояла, привалившись к ближайшему дереву — копила силы. Однако любые попытки помочь Княгиня решительно отвергала, так что в конце концов ты сдался и лишь время от времени останавливался, поджидая отставшую спутницу.

В просевшей от старости избушке обнаружился изрядный запас сухарей (мыши! куда вы смотрите?!), полотняный мешочек с чаем, спички, соль, стайка жестяных кружек вокруг атамана — закопченного котелка; да еще давно не точеный топор. Топор оказался как нельзя кстати: вскоре в раздолбанной каменке весело заплясало рыжее пламя.

Озябшие руки сами собой потянулись к огню, а снег в котелке быстро стал водой, готовясь стать кипятком.

Чай — крепкий, горчащий, пересыпанный местными травами — пили долго, со вкусом. Княгиня раскраснелась, вроде бы даже малость повеселела, и грудная жаба-царевна смилостивилась над ней, не мучала больше.

Пока, во всяком случае.

Оставлять теплое место у печки и снова плестись куда-то по морозу хотелось меньше всего. Однако пришлось. Такая уж она, доля ссыльного: вроде, и на воле, вроде, и срок оттрубил, — ан нет, топай через лес за семь верст киселя хлебать! Потому как не отметишься вовремя у урядника — загремишь обратно на каторгу, за неповиновение и нарушение «Предписаний, до ссыльно-поселенцев относящихся...»; если попытку побега шить не станут.

Купец не соврал: почти у самой заимки начиналась широкая просека. Идти по ней было легче, чем по тропе; согретые чаем да каменкой, вы прибавили ходу. Когда лес наконец поредел, расступился, и вы вышли на берег замерзшей реки, смеркаться еще и не думало.

— Как мыслишь, Княгиня, по-светлому до сей заимки обернемся?

— Не знаю, Друц. Если будем здесь стоять да прикидывать — заночуем в сугробе. Пошли.

Морозы в последние дни держались исправно — значит, шли без опаски ухнуть под лед. Благодаря толстому слою снега, бродни не скользили, так что до другого берега добрались быстро.

Вот и село.

Большие Барсуки действительно оказались куда поболе того же Кус-Кренделя, и люди здесь жили побогаче. Тем не менее, поповский домишко был заметен издалека, и не только по причине близости к церковке: высоченной хороминой и здесь, окромя батюшки, никто не мог похвастаться. То есть, позволить себе могли бы, есть на белом свете и Ермолай Прокофьичи, и всяко-разно! Однако народишко предпочитал достраиваться вширь, а не вверх. Один поп, видать, захотел быть поближе к Господу; с чердака войти в царствие небесное!