Читать интересную книгу Марш Радецкого - Йозеф Рот

Фрейлейн Гиршвитц, много лет прожившая в Германии, всегда говорившая на верхненемецком наречии, — на ее любовь к литературным оборотам речи и намекал господин Тротта, говоря о «приправах» и «мерретихе», — медленно и тяжело кивнула. Ей стоило очевидных усилий отделить увесистый узел волос от затылка и заставить свою голову склониться в знак согласия. От этого ее старательная любезность получала какой-то оттенок чопорности. Казалось даже, что она не вполне соглашается. И окружной начальник почувствовал себя вынужденным заметить:

— Поверьте мне, я не ошибаюсь, сударыня.

У него был носовой, австрийский, выговор чиновников и мелких дворян, несколько напоминавший далекий звук гитар по ночам и последние легкие колебания уже затихающего колокольного звона. Это был выговор, мягкий, но определенный, нежный и в то же время ехидный. Он гармонировал с худым, костлявым лицом говорившего, с его узким, выгнутым носом, в котором как бы залегали звучные, несколько скорбные гласные. Нос и рот окружного начальника, когда он говорил, казались скорее духовыми инструментами. Кроме губ, ничто в его лице не двигалось. Темные бакенбарды, которые господин фон Тротта и Сиполье считал частью своей форменной одежды и которые должны были служить отличительными признаками его принадлежности к верным слугам Франца-Иосифа Первого, а также доказательством его монархических убеждений, оставались неподвижными. За столом он сидел прямо, словно держа вожжи в костлявых руках. Когда он сидел, казалось, что он стоит, когда же он поднимался, его высокая и прямая, как свеча, фигура невольно поражала. Он одевался в темно-синее, зимой и летом, в праздник и в будни; темно-синий сюртук и серые полосатые панталоны, плотно облегавшие его длинные ноги и туго притянутые штрипками к блестящим высоким сапогам. Между вторым и третьим блюдом он имел привычку вставать и прохаживаться "для моциона". Но выглядело это так, словно он хотел продемонстрировать своим домочадцам, как можно подниматься, стоять и ходить, не утрачивая неподвижности. Жак, убирая мясо со стола, поймал беглый взгляд фрейлейн Гиршвитц, напоминавший ему, что оставшееся должно быть для нее разогрето. Господин фон Тротта размеренными шагами подошел к окну, слегка приподнял гардину и вернулся обратно к столу, Б этот момент появились на большой тарелке вареники с вишнями. Окружной начальник взял себе только один, разломил его ложкой и сказал фрейлейн Гиршвитц:

— Вот, сударыня, образец вишневого вареника. Он обладает нужной плотностью и в тоже время тает на языке. — И затем, обратившись к Карлу Йозефу: — Советую тебе сегодня взять парочку.

Карл Йозеф так и сделал. Он проглотил их в мгновенье ока, кончил еду на секунду раньше отца и выпил стакан воды (вино подавалось к столу только по вечерам), чтобы протолкнуть в желудок вареники, застрявшие в пищеводе. Затем он сложил свою салфетку одновременно со старым Троттой.

Они встали. Музыка, играла вдали увертюру к «Тангейзеру». Под ее звуки все прошли в кабинет; впереди — фрейлейн Гиршвитц. Жак принес туда кофе. Там они поджидали капельмейстера Нехваля. Он вошел в момент, когда его музыканты внизу строились, чтобы идти в казармы, в своем темно-синем парадном мундире, с блестящим мечом и двумя искрящимися маленькими арфами на воротнике.

— Я в восхищении от вашего концерта, — произнес господин фон Тротта на этот раз, как и каждое воскресенье. — Сегодня он был из ряда вон выходящим.

Господин Нехваль поклонился. Он поел уже час тому назад в столовой офицерского собрания и с нетерпением ждал черного кофе; во рту у него еще оставался вкус обеда, он жаждал «Виргинии». Жак принес коробку сигар. Капельмейстер долго прикуривал от спички, которую Карл Йозеф упорно держал перед жерлом длинной сигары с риском обжечь себе пальцы. Все уселись в широкие кожаные кресла. Господин Нехваль рассказывал о последней легаровской оперетке в Вене. Он был светским человеком, этот капельмейстер. Дважды в месяц он посещал Вену. И Карл Йозеф подозревал, что в глубинах своей души музыкант таил немало тайн ночного полусвета. У него было трое детей и жена "из простых", но сам он, в отличие от своих близких, был окружен ярким сиянием светскости. Он курил и с хитрой миной рассказывал еврейские анекдоты, Окружной начальник их не понимал и не смеялся, но твердил: "Превосходно, превосходно!"

— Как поживает ваша супруга? — регулярно спрашивал господин фон Тротта. В течение многих лет предлагался этот вопрос. Он никогда не видел госпожу Нехваль, да вовсе и не хотел бы встретиться с женщиной "из простых", но, прощаясь, всегда говорил господину Нехвалю: — Передайте мой привет вашей супруге, хотя я и не представлен ей!

И господин Нехваль каждый раз обещал передать привет по назначению, заверяя, что его жена будет очень рада.

— А как поживают ваши дети? — спрашивал господин фон Тротта, всякий раз забывая, были у того сыновья или дочери.

— Старший учится хорошо, — говорил капельмейстер.

— Верно, тоже готовится стать музыкантом? — с легким пренебрежением спрашивал господин фон Тротта.

— Нет, — возражал господин Нехваль, — еще год, и он поступит в кадетский корпус.

— Ах, офицер, — замечал окружной начальник. — Правильно! Правильно! Пехота?

Господин Нехваль улыбался:

— Разумеется! Он мальчик способный. Может, со временем и в штаб попадет.

— Конечно, конечно, — говорил окружной начальник. — Такое частенько случается. — Через неделю он все позабывал. Дети капельмейстера как-то не запоминались.

Господин Нехваль всегда выпивал две маленькие чашки кофе, не больше и не меньше. С сожалением раздавил он остаток «Виргинии». Надо было идти, а с сигарой в зубах не принято откланиваться.

— Сегодня концерт был из ряда вон! Великолепие! Передайте привет вашей супруге. Я, к сожалению, еще не имел удовольствия… — сказал господин фон Тротта и Сиполье.

Карл Йозеф шаркнул ногой. Он проводил капельмейстера до первого пролета лестницы. Затем возвратился в кабинет. Встал перед отцом и заявил:

— Я иду гулять, папа.

— Отлично, отлично! Приятных развлечений, — сказал господин фон Тротта и помахал рукой.

Карл Йозеф ушел. Он намеревался идти медленно, ему хотелось бродить, хотелось показать своим ногам, что и у них каникулы. Он весь напружинился, как говорят военные. Повстречавшись с первым солдатом, он зашагал строевым шагом. Так достиг он границы города — большого желтого здания казначейства, привольно жарившегося на солнцепеке. Навстречу ему понесся сладостный запах полей, звонкое пение жаворонков. Синий горизонт с запада, ограничивали серо-голубые холмы, вырисовывались первые деревянные хижины, крытые дранкой и соломой, голоса пернатых, как. фанфары, прорезали летнюю тишину. Весь край спал, закутанный в день и свет.

За железнодорожной насыпью квартировал отряд жандармов, которым командовал вахмистр. Карл Йозеф знал его. вахмистра Слама. Он решил постучать. Вошел на веранду, постучал, дернул проволоку звонка — никто не отзывался. Распахнулось окно. Фрау Слама перегнулась через герани и крикнула.

— Кто там? — Увидев "маленького Тротта", она сказала: — Сейчас, — и открыла Дверь в сени, откуда повеяло прохладой и слабым запахом духов. Фрау Слама сбрызнула платок несколькими каплями благовония. Карл Йозеф подумал о венских ночных увеселениях и спросил:

— Что, господина вахмистра нет дома?

— Он на службе, господин фон Тротта! — отвечала фрау Слама. — Входите, пожалуйста.

Теперь Карл Йозеф сидел в гостиной супругов Слама. Эта была красноватая, низкая комната, весьма прохладная; казалось, что сидишь в леднике; высокие спинки мягких кресел из коричневого мореного дерева были украшены резьбой и деревянными гирляндами листьев, которые больно врезались в спину. Фрау Слама принесла холодного лимонада и пила его маленькими' глотками, оттопырив мизинец и положив ногу на ногу. Она сидела рядом с Карпом Йозефом, обернувшись к нему и покачивая обнаженной, без чулка, ногой, обутой в красную замшевую туфельку. Карл Йозеф смотрел на ногу, потом переводил глаза на лимонад. В лицо фрау Слама он не смотрел. Его шапка лежала на коленях, которые он держал плотно сжатыми; он сидел перед лимонадом, словно пить его было служебной обязанностью.

— Давно не бывали в наших краях, господин фон Тротта, — начала вахмистерша. — Вы очень выросли! Что, четырнадцать вам уже минуло?

— Так точно, уже давно. — Он думал о том, как бы поскорее уйти отсюда. Следовало залпом выпить лимонад, отвесить учтивый поклон, передать привет мужу и уйти. Он беспомощно взглянул на лимонад: никак с ним не управиться. Фрау Слама все подливала. Она принесла папиросы. Куренье было запрещено. Она сама зажгла себе папироску и стала небрежно посасывать ее, раздувая ноздри и покачивая ногой. Внезапно, ни слова не говоря, она взяла у него с колен шапку и положила ее ка стол. Затем сунула ему в рот свою папиросу, ее рука слегка пахла дымом и одеколоном, светлый рукав летнего в цветах платья мелькнул у него перед глазами. Он вежливо докуривал папироску, на мундштуке которой еще ощущалась влажность ее губ, и не сводил глаз с лимонада. Фрау Слама снова взяла в зубы папироску и стала позади Карла Йозефа. Он боялся обернуться. Вдруг оба её пестрые рукава очутились на его шее, а ее лицо зарылось в его волосы. Он не двигался. Но его сердце громко стучало. Великая буря разражалась в нем, судорожно сдерживаемая окаменелым телом и пуговицами мундира.