2
Над горами, над ярусами зеленых пихт висит беспросветная серая пелена. Она срывается иногда облаками метели, и тогда будто рушится само небо, рассыпанное в снежинки.
По белым корытам речных долин укатались гладкие дороги. Но перебивается еще на тепло погода и черным мерцаньем дрожат незастывшие полыньи.
Мы едем с нашим инженером уже пятый километр, а старая разведка все еще не кончается.
Через всю долину Буринды, от берега к берегу, через ровные промежутки, зияют провалами старые ямы. Это — шурфы. Ими определяли золотоносность долины.
Каждый шурф в свое время сулил надежду, приносил или радость, или разочарование. Теперь это просто ямы, в которых по неосмотрительности можно сломать себе шею.
Я волнуюсь. Недаром, не зря на таком большом расстоянии расшурфована долина!
— Может быть! — соглашается инженер.
Мы подъехали к речонке Тее. На ней когда-то стояла рудная фабрика. Теперь из сугробов снега торчат только несколько маленьких домиков.
Тут мы встретили небольшую артель золотоискателей. Люди без плана растерзали под снегом землю, кое-как раскидали желтые и черные комья… В печуре, без всяких крепей, копался чумазый парень.
— Вас же задавит! — ужаснулся инженер.
— Третий год работаем — не давит, — угрюмо пробормотал один из артельщиков.
Люди смотрели исподлобья, недружелюбно. Ишь, дескать, птицы какие! Приехали — и сразу распоряжаться!
— Десятник! — позвал инженер. — По-твоему, как, правильна эта работа?
Инженер глядит в упор, ответа ждет настойчиво. Десятник долго моргает, потом сознается:
— Нет…
— Завтра же крепи поставьте!..
Видно, что людям не хочется этого делать. Лишние хлопоты, лишнее время… И так бы обошлось! И все же, через досаду свою, они молча выслушивают распоряжение инженера, потому что, знаю, тоскуют в душе по руководству.
Мы проходим по хаосу разрушения. Краснеет в снегу ржавлеными пятнами котел локомобиля. Он завалился набок, оброс кустами. Точно зверь лесной, безвестно издохший в трущобах, дотлевает он под зимним небом.
— Безотрадное у меня впечатление, — говорит инженер. — Сколько мест мы с вами проехали, а видели вы хоть один объект, который позволил бы развернуть настоящую работу? Нет? Ну и я не видел! Так, обглодки остались. Не будет здесь толка…
Я возражаю:
— Как вы можете утверждать без разведки?
Но инженер упрям:
— Я о нынешнем дне говорю. Выручить прииск может только особый случай, который даст возможность немедленно черпать металл… Об этом я и сообщу тресту!
Мы устали и начинаем раздражаться.
Вечереет. До сна надо поговорить еще с артельщиками. В одном из домиков собирается с десяток людей. У всех настороженные взгляды. Что-то расскажут новые люди?
Не умеет мой инженер зажигать народ! Правильно говорит, и дельно, но скучно. Не открывает он обнадеживающих перспектив! И у меня только одни митинговые слова получаются…
Слушают хмуро артельщики, и чувствуется, что нет у них к нам должного доверия.
— Все это так, — говорит, поднимаясь, один из рабочих (руку он заложил за борт пиджака, смотрит в незримую точку), — но, все это не главное. Главное вы, товарищ инженер, придержали. Рабочие золото найти не умеют. А знают, что оно есть…
— Есть! — убежденно поддерживает его собрание.
Вместе со всеми хочется крикнуть и мне: есть!
— Пора нам помочь, — укоризненно продолжает рабочий, — потому что который уж год мы прииск позорим и хлеб советский задаром едим! А движения нет. Тот потолкует, другой расскажет. А мы, как сидели на старых отвалах, так и сидим. Дайте нам новую россыпь, товарищ инженер!
Видно, что инженер задет за живое. Он отвечает сердито, будто собирается ринуться в драку.
— Хорошо! Люди вы местные, ну-ка, выкладывайте! Где, по-вашему, в первую очередь разведку поставить нужно?
Молчат. Вопрос прямой. Сразу на него и не ответишь. Выручает десятник.
— На Буринде, конечно! Наши родители уши об ней прожужжали. Ручались, что золото богатейшее. Разве даром ее Рудаков шурфами избил? Ему революция не дала, а то бы во какое здесь дело раздули! А мы в одиночку, понятно, не можем…
— Согласен! — успокоившись немного, говорит инженер. — Завтра, десятник, иди в шурфовку! Воды не боишься?
— Будет вода! — гудят голоса. — У самой-то речки? Как же не быть!
— Я тоже думаю, — замечает инженер. — Так вот, справитесь без насоса?
— Какая же без насоса работа!
— Но нет же насосов на прииске, сами вы знаете! — кричит инженер, и голос его трепещет от обиды. — Все ведь растащили!.. И сапог тоже нет. В ботинках ты в шурф не полезешь? Вода в ноябре не шутит!
— Не полезешь! — подавленно соглашаются артельщики.
Инженер поникает от тяжести своего бессилия. Продолжает он уже тихо, устало:
— Не могу я очки вам, ребята, втирать. Не могу обещать, что завтра же заработают машины… Достанем средства, выпишем оборудование, тогда увидим… А пока вот чего — приберите-ка мне к месту локомобиль и трубы…
Мы победили. Но нерадостна эта победа. Даже стыдно смотреть в глаза рабочим — так мы слабы еще.
Но золото все же есть, думаю я, и вспоминаю о Торбалыке.
— Товарищи, где река Торбалык?
Рабочие переглядываются, думают… О Торбалыке никто ничего не знает.
3
Вчера нежданно-негаданно к нам прикатил арендатор-концессионер, с письмом из треста.
В письме сказано, что так как сами мы затрудняемся «в кратчайший срок сделать прииск достаточно доходным, то на известных условиях территория его может быть передана в аренду гражданину Максакову..»
В письме приведены также пункты, по которым может состояться сделка.
Узнал я об этом от Ивана Григорьевича. Чуткий нос его быстро пронюхал новость.
Встретив меня в коридоре, он хитро сощурил глаза и невесело спросил:
— Бают, новый хозяин приехал?
Меня взяла досада. Поторопился инженер со своей оценкой!
В кабинет меня позвали для разных справок. Максаков выглядел крепким, рослым мужчиной. Сидел он на стуле и, развалясь, курил толстую папиросу. На темном, как у цыгана, и пьяном лице его играла сладкая улыбка. Казалось, всем он рад, для всех любезен. Так приятностью и сверкает!
— Арап! — толкнул меня под бок инженер.
— Ну, арап или нет, а обеспечение представил, должно быть, солидное, если трест согласился иметь с ним дело…
Управляющий наш деловито-вежлив. Партийной дисциплинированности от него не отнимешь. Что частный капитал допущен сейчас временно для возрождения производства — усвоил хорошо, и что тут нужна особая, большевистская тактика — тоже.