— Ничего страшного, мама, — спокойно сказала я. — Это неважно. Ричард намного больше хочет научиться кататься, чем я. Пусть сначала учится он, а потом я.
Мама послала мне теплую улыбку в ответ на этот жест великодушия, но Ричард его даже не заметил.
— А это кобыла или жеребец, тетушка Селия? — спросил он. — И сколько лошади лет, вы не знаете?
— Не знаю, — рассмеялась мама. — Мне известно только то, что я вам уже рассказала. Вам придется подождать до завтра. Но я знаю совершенно точно, что мой отчим — прекрасный знаток лошадей, и это наверняка изумительное животное.
— Как хорошо! — радовался Ричард. — Готов спорить, что это кобыла.
— Возможно, — согласилась мама и жестом велела Страйду переменить тарелки, а затем, обратившись ко мне, спросила, какие у меня планы на вечер, пока она будет писать письма.
Остаток обеденного времени Ричард вертелся как на иголках, и я совсем не удивилась, когда он, едва обед кончился, отозвал меня в сторонку и заговорщицки прошептал:
— Джулия, я не могу ждать до завтра. Мне совершенно необходимо увидеть лошадь сегодня. Пойдем со мной! Мы успеем вернуться до ужина.
— Мама сказала… — начала я.
— Мама сказала, мама сказала… — передразнил он меня. — Я иду. Ты пойдешь со мной? Или останешься дома?
Я пошла. Конечно, я пошла, как шла всегда, стоило Ричарду позвать меня.
— Нам следует сказать маме, — нерешительно возразила я по дороге. — Она может хватиться меня.
— Говори, — беззаботно согласился Ричард и открыл дверь на кухню.
— Подожди меня, — попросила я, но он не оглянулся, и я заторопилась за ним следом.
Страйд сидел за кухонным столом, обедая и попивая пиво. На Ричарда он глянул без удовольствия.
— Куда это вы собрались, мастер Ричард?
— Подышать свежим воздухом, — величественно ответил тот. — Можете не открывать дверей из-за нас. — И он прошествовал к двери походкой старого лорда Хаверинга.
Идя за ним, я увидела, что Страйд укоризненно покачал головой, но мне он ничего не сказал.
Оказавшись на улице, я сразу забыла, что колебалась. Магия земли охватила меня, я почувствовала себя другим человеком.
Однажды мама заказала художнику наш портрет. Мне в то время было семь лет, Ричарду, стало быть, шесть. Она ожидала получить традиционную акварель для гостиной: мы вдвоем с Ричардом сидим на голубом диване в комнате для рисования. На единственном приличном предмете обстановки в единственной респектабельной комнате нашего бедного жилища.
Угодить маме было бы нетрудно, но художник оказался человеком, умеющим видеть, и перед тем, как сделать набросок, попросил нас погулять с ним по лесу и рассказать о нашей жизни. Он внимательно наблюдал за нами, видел, как бесшумно мы пробираемся под деревьями, не тревожа даже птиц, распевающих на верхних ветвях. Он почувствовал, что мы относимся к земле как к живому существу. И что Ричард, земля и я составляем друг с другом неразрывное целое.
Поэтому он написал пейзаж нашего вайдекрского леса и меня, маленькую девочку, сидящую под огромным каштаном. Был май, и дерево стояло, все покрытое раскрытыми алыми свечами, которые роняли лепестки, и они кружились вокруг меня и падали на землю, становясь похожими на капли крови. Ричард стоял немного позади в позе маленького героя. Я же странно смотрела широко распахнутыми глазами куда-то вдаль, за художника, за раму картины, за маленький, безопасный остров детства.
Казалось, что загадочный мир Вайдекра сообщил моему образу немного дикости и непонятности. Я постоянно слышала зов моей земли, меня тянуло бегать и бегать по ней — хотелось никогда не расставаться со знакомыми запахами и картинами. Когда мне приходилось подолгу оставаться дома, я часто подходила к окну, прижималась лбом к холодному стеклу и выглядывала наружу.
Это расстраивало мою маму. Она рано заметила мою странную любовь к земле и мягко, неназойливо, но достаточно упорно пыталась превратить меня в обычного ребенка. Ей это не удавалось.
Стоило земле покрыться тонкой корочкой первого инея или задуть весенним ветрам, меня становилось невозможно удержать дома. Я должна была уйти, и только беспокойство в глазах мамы заставляло меня медлить.
— Я знаю, как ты любишь гулять, Джулия, — мягко говорила она мне. — Но юные леди не всегда могут делать то, что им хочется. Пожалуйста, займись шитьем, которое ожидает тебя уже неделю, вот твоя штопка. А после обеда можешь немного погулять.
— Ах, мама, я хочу не прогулки, — пытаясь выразить словами свою тоску по пению птиц, отвечала я. — Мне необходимо быть там, где цветут деревья и поют птицы. Там пришла весна, а я едва видела ее в этом году.
Внезапно поймав ее странный, устремленный на меня взгляд, я виновато замолкала.
— Понимаю, — положив руку на мое худенькое плечо, говорила она. — Я вижу, как ты любишь землю. Но это потерянная любовь, Джулия. Ты бы лучше любила Бога и тех, кто любит тебя. Любовь к земле приносит мало удовольствия и может принести много боли.
В знак согласия я кивала, пытаясь скрыть мгновенно возникшее чувство противоречия. Я не могла не любить землю и не любить моего Ричарда.
Но я знала, что мама права, говоря о потерянной любви. Когда я видела пустующие поля Вайдекра и луга с травой по колено, потому что никто не косил их и не пас здесь животных, у меня начинало болеть сердце и я понимала, что любовь к земле, не подкрепленная деньгами и здравым смыслом, — вообще не любовь. И когда Ричард доводил меня до слез поддразниванием и злобой, я начинала бояться, что моя любовь к нему — тоже потерянная любовь.
Но не было другой земли, кроме Вайдекра.
И не было никого в целом свете, кроме Ричарда.
Поэтому когда Ричард звал меня, я шла без размышлений. Даже когда я знала, что не должна это делать. И он так был уверен в моем всегдашнем послушании и моей преданности, что уходил не оглядываясь, точно зная, что услышит позади себя стук моих башмаков.
До Хаверинг-холла было довольно далеко, даже если бежать по самой короткой дороге через мостик на Фенни. Когда мы наконец добежали до конюшен, задыхающиеся и мокрые, лорд Хаверинг был там собственной персоной, осматривая своих лошадей перед ужином.
— Мой бог! — воскликнул он голосом теплым, как портер, и бархатным, как дымок его сигары. — Посмотрите, Денч, кого занесло к нам попутным ветром.
Грум Хаверингов выглянул из приоткрытой двери и улыбнулся нам.
— Пришли взглянуть на новую кобылку? — В его голосе явственно чувствовался протяжный суссекский выговор.
— Да, если можно. — По ангельскому виду Ричарда невозможно было вообразить, что этот мальчик способен на непослушание. — Тетушка-мама рассказала о ней за обедом, и, к моему стыду, лорд Хаверинг, я не мог вытерпеть до завтра.