Читать интересную книгу Дом психопата - Роберт Блох

— Вы хотите сказать, что могут возникнуть какие-то проблемы?

— Надеюсь, что нет. Завтра я поговорю с ним и тогда, надеюсь, буду знать больше.

— До полудня я собиралась провести какое-то время в здании суда, но я могу приехать в больницу к двум, если вы будете на месте. Разумеется, я прежде позвоню.

— В этом нет необходимости. Если он не захочет, чтобы его уединение нарушалось, вы можете свободно нарушить мое.

Он хохотнул, она поблагодарила его, в трубке раздался щелчок — все это прозвучало почти одновременно. При этом звук был глухой, как из бочки, и Эми снова задалась вопросом, не подслушивают ли их.

Но кто она такая, чтобы возмущаться: разве не тем же самым она занималась за ужином? Вопрос, над которым стоило поразмыслить, — один из многих. Впрочем, сейчас первым делом нужно было достать из дорожной сумки вещи и разложить по соответствующим местам — в номере, в шкафу, в ванной комнате.

Занимаясь этим, Эми поймала себя на том, что пытается подавить зевок. Когда она сбросила туфли, ногам стало легче, однако усталость накопилась во всем теле, но ведь не избавишься же от него одним движением.

Да Эми и не собиралась избавляться от своего тела ни при каких обстоятельствах. Не без гордости она осмотрела себя, когда снимала макияж и раздевалась в ванной: для женщины, у которой позади двадцать шесть лет жизни, она выглядела очень даже неплохо. По крайней мере, ноги у нее были красивыми и достаточно стройными, чтобы она могла есть картошку фри без последствий для своих бедер. Эми показалось, что ее левая грудь слегка обвисла, но это лишь придавало ей более естественный вид. По крайней мере, никто не примет ее за продукцию Силиконовой Долины.[11]

Правда, в последнее время никому не представлялось случая совершить подобную ошибку, и вот это было скверно. Она торопливо подавила эту мысль; не время и не место думать об этом. За окном по-прежнему лил холодный дождь. А здесь, в душевой, была теплая вода. Холодно ей вдруг стало от неожиданно пришедшего на ум сравнения того, что она в настоящий момент делала, с тем, что делала много лет назад Мэри Крейн, точнее, с тем, что делали в аналогичной ситуации с ней.

Сколько лет было Крейн, когда она умерла? Двадцать девять, насколько помнила Эми. Чтобы достичь этого возраста, ей нужно простоять под водяными струями еще два года. Более чем достаточно, чтобы принять хороший душ.

Теперь нужно было высушить волосы. Всего, что ей требовалось, она не могла захватить с собой — для этого либо сумка должна была быть вместительнее, либо фен поменьше. Затем пришел черед пудры, дезодоранта и свежей ночной рубашки для расслабленного тела; затем — время залезть под одеяло и бросить последний взгляд на часы, лежавшие на столике. Время узнать точное время.

Ровно десять. Просить, чтобы ее разбудили, она не стала; сама по привычке откроет глаза в семь утра.

Эми выключила лампу. В темноте стук дождевых капель почему-то казался громче. Может быть, к утру этот стук прекратится. Солнечные лучи совершенно бесшумны.

Ни единого звука больше не доносилось до нее, даже стука дождя. На мгновение перед ее мысленным взором вновь промелькнуло полотно дороги: она словно заново проиграла в уме весь многочасовой путь до Фейрвейла, а затем, перемонтировав и сократив, поместила его в микрочип своей памяти.

Потом и звуки, и образы, и ощущения исчезли. Не было больше ни дождя, ни усталости, ни Мэри Крейн. Потому что Мэри Крейн была двумя годами старше Эми, потому что она умерла раньше, чем Эми родилась на свет, так какой смысл возвращать ее к жизни? Смысл был на острие ножа,[12] а нож был предназначен для убийства, но ничего не случится, пока она помнит об этом, пока она помнит, что в следующий раз надо взять сумку побольше, купить фен поменьше и избегать водяных струй.

Но она снова была в их власти — она вдруг услышала, как рядом с нею струится вода. Открыв глаза, Эми увидела, как колышется занавеска душевой.

Только вода лилась не из душа и колыхалась вовсе не занавеска. Эми быстро села и включила лампу на столике возле кровати. Звук, который она услышала, оказался шумом дождя, а увиденное ею — колыханием портьеры у открытого настежь окна.

Открыто. Настежь. Эми вскочила с кровати, и не успела она подбежать к окну, как до нее дошел смысл этих слов. Когда она ложилась спать, окно было закрыто. Она помнила также, что, вселившись в номер, выглянула наружу, но не помнила, чтобы открывала окно. В проливной дождь, который шел весь вечер, не было смысла это делать.

Она застыла на месте. А что если был смысл? Она вспомнила, о чем думала, проваливаясь в сон. Об острие ножа.[13]

Эми огляделась. Дверцу шкафа она оставила открытой, и все, что в нем находилось, было хорошо видно. Одежда на вешалках слегка шевелилась от дуновения ветра из открытого окна, но за ней не было видно ничего, кроме теней.

Дверь в ванную комнату тоже оказалась открытой, и Эми пыталась вспомнить, в каком положении находилась эта дверь, когда она ложилась спать. Это не имело большого значения, но если она была открыта достаточно широко, чтобы выпустить Эми, то таким же образом кто-то мог войти через нее внутрь.

Эми как можно тише и осторожнее приблизилась к двери ванной. Если кто-то прятался за дверью, он не должен был расслышать, как она идет босиком по полу и как вдруг учащенно забилось сердце под ее слегка обвисшей левой грудью.

Как это все глупо, сказала она себе. Ведь она включила лампу, и, кто бы ни скрывался за дверью, для него это сигнал перестать прятаться и начать…

Забудь об этом. В ванной никого нет. Эми сделала несколько быстрых шагов, переступила через порог, заглянула за дверь, и сердце ее забилось ровнее, когда она увидела, что в ванной комнате и за занавеской душа нет ничего такого, чего стоит бояться.

Кроме этого самого ничего.

Она повернулась и направилась к колыхавшейся портьере и открытому окну. Портьера качнулась внутрь комнаты, и Эми увидела, как дождь барабанит по плоской крыше соседнего одноэтажного здания. Кто-то вполне мог подобраться по этой крыше, влезть на подоконник и открыть окно, чтобы проникнуть в ее номер.

И снова она сказала себе, что в этом нет никакого смысла — ничего, что она могла бы увидеть или, не дай бог, почувствовать. Объяснение было простым: она сама забыла закрыть окно на задвижку, и оно распахнулось.

Слишком просто. Эми захлопнула окно, задернула портьеры, вернулась в постель и на удивление быстро заснула опять.

Только на следующий день в семь часов утра она поняла, как легко можно было установить, побывал кто-то в ее номере или нет.

Но было уже слишком поздно. Явные следы отсутствовали, а ковер был сухим.

3

Доктор Николас Стейнер проснулся в это утро в пять сорок пять, за целых пятнадцать минут до того, как зазвонил будильник.

Он протянул руку и выключил его, после чего снова откинулся на подушку. На его покрытом морщинами лице появилась довольная улыбка. Одержать верх над часами в такое время — чем не повод для радости? Или, по крайней мере, оправдание для того, чтобы поваляться в постели еще пятнадцать минут, до своего обычного времени подъема?

Кинув взгляд в сторону окна, он заметил, что дождь прошел, а небо очистилось от туч. Вот за это стоило быть благодарным. Метеорологи, психологи и все прочие, возможно, не согласились бы с ним, но Стейнер знал по опыту, что перемены погоды влияют на поведение его пациентов. Ветер, влажность, атмосферное давление, пятна на солнце, но больше всего луна. То, что их теперь не называли лунатиками, не меняло сути дела. Приливами и отливами, менструациями и церебральным возбуждением по-прежнему управляла богиня с бледным сияющим ликом.

Но к чему он все это вспомнил? Ему есть о чем подумать и помимо луны. В его возрасте нельзя позволять себе подобную задумчивость — его поэтическая лицензия уже отозвана. Забудь о полетах на луну, забудь о фантазиях, спустись на землю, воссоединись с человечеством.

Но не прямо сейчас. Стейнер покосился на часы. У него было в запасе еще восемь минут, и до той поры не было никакой необходимости воссоединяться с человечеством или включаться в нескончаемую житейскую суету.

Вот когда он встанет, оденется, побреется и позавтракает, тогда он вспомнит о своем профессиональном положении гуманитария и, можно надеяться, врачевателя. Но сейчас, в эти драгоценные восемь минут, которые у него еще остались, его положение останется горизонтальным, а частное мнение неизменным.

Попросту говоря, после многолетних наблюдений Стейнер пришел к мысли, что его беспокойные подопечные доставляют меньше беспокойства, чем так называемый нормальный человек, свободно разгуливающий среди себе подобных. Исключая случаи физиологических расстройств, проблемы среднестатистического пациента, страдающего психическими нарушениями, могут быть сведены к симптомам чувствительности. Проблемы так называемого нормального человека — это обычно симптомы обыкновенной глупости.