Впереди, постепенно охватывая горизонт, разрасталось огромное огненное зарево, словно кровью заливая ночное небо – выше и выше… Это горел Калинин. А ведь несколько дней назад, когда мы выезжали, он считался тылом…
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
Из вечернего сообщения 15 октября 1941 года
В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону. Наши войска оказывают врагу героическое сопротивление, нанося ему тяжелые потери, но вынуждены были на этом участке отступить. За 13 октября уничтожено 36 немецких самолетов. Наши потери-11 самолетов. По неполным данным, за 15 октября под Москвой сбито 9 самолетов противника.
И сейчас, когда пишу эти строки, как наяву вижу пылающее небо осени сорок первого… Оно стояло над всеми большими и малыми городами Родины, в которые вступали враги. Уничтожалось народное достояние, созданное трудом миллионов людей. Горели от бомбардировок и обстрела фабрики и заводы, гибли памятники искусства и культуры, разрушались общественные и жилые здания. Оставались без крова не успевшие эвакуироваться дети, матери, старики. Успех первых месяцев войны распалял воображение гитлеровского командования и околпаченных гитлеровской пропагандой солдат. И они не останавливались ни перед чем. Выжженная земля была даже удобнее для достижения поставленной Гитлером цели – завоевания "жизненного пространства" для арийской нации. При эвакуации не всегда удавалось вывезти все ценности и тогда приходилось уничтожать оставшееся, чтобы не досталось врагу. Это было еще больнее!
Что думалось мне при виде пламенеющего неба над Калинином? Мысли у человека – как картинки в калейдоскопе: все время меняются, перескакивают с одной на другую. Запоминается только то, что повторяется многократно и становится устойчивым, памятным. Из всех мыслей тех дней главной была мысль о громадной беде, постигшей страну и всех нас, о непредсказуемости того страшного, что надвигалось с каждым километром дороги, о тревожном ожидании встречи с новым фронтом, теперь уже Западным, где с первых дней войны шли тяжелые бои.
Зловещее ночное небо сменилось предрассветным туманом, когда командир батареи старший лейтенант Петров, лейтенант Смирнов, я, разведчики Богданов и Федотов вышли на опушку березового леса. Впереди, примерно в километре, виднелся элеватор. Там засел противник. Между элеватором и нами раскинулся луг, без единого кустика, с бугорками земли метрах в трехстах от элеватора: там залегла наша пехота.
Оголенный осенний лес плохо укрывал нас. Прячась за широкий ствол раскидистой березы, стали рыть окоп для наблюдательного пункта. Почва глинистая, твердая. Солдатскими лопатками копать тяжело и медленно, то и дело натыкались на корни дерева. Эх, если бы настоящую лопату в руки, да поострее! С трудом соорудили неглубокий окоп, справа и слева от ствола березы сделали небольшой земляной бруствер и присели отдохнуть. Командир взвода управления и командир батареи ушли искать штаб стрелкового батальона, чтобы уточнить обстановку.
Я с Богдановым и Федотовым находились в окопе, когда откуда-то справа внезапно вынырнул "мессершмитт" и на бреющем полете стал поливать пулями нашу опушку. Очевидно, немецкие наблюдатели на элеваторе нас заметили. Пули сбивали ветки деревьев и били по земле спереди и сзади наспех вырытого укрытия. Наши головы и плечи едва скрывались за бруствером. Самолет проносился то сбоку, то прямо над нашими голосами, круг за кругом поливая нас огнем крупнокалиберных пулеметов. Казалось – немецкий летчик хотел получше рассмотреть наш окоп, чтобы бить прямо по цели. Когда "мессершмитт", со свистом прорезав воздух, в очередной раз пронесся совсем рядом, я, преодолев страх, поднял голову и увидел летчика в кабине – он смотрел в нашу сторону! Гад проклятый! В следующее мгновение близкий разрыв сброшенной с самолета мины прижал меня к моим товарищам. Казалось, что обстрел тянулся целую вечность, хотя он продолжался, наверное, не более нескольких минут. Ошалелые от внезапного налета, мы взялись за лопаты и быстро выкопали окоп в полный рост. Откуда только и силы взялись! Затем установили стереотрубу, достали бинокли и зарядили винтовки – встретить "мессера", если снова прилетит.
Березовая роща, на опушке которой находился наш наблюдательный пункт, тянулась влево примерно на полкилометра. Дальше была большая поляна, на которой стояло что-то вроде сгоревшей танкетки. За поляной опять виднелся густой темный лес, через который, судя по карте, километрах в 6-7 от нас проходила железная дорога Москва – Ленинград. В стереотрубу и бинокли длинная неровная цепочка свежевырытых окопов нашей пехоты перед элеватором просматривалась как на ладони. Ни проволочных заграждений, ни блиндажей с траншеями – только ямки на одного бойца. В верхней части элеватора темнели узкие щели – окна: двух-трех вражеских снайперов было достаточно, чтобы держать под прицелом целый батальон. Не случайно окопы нашей пехоты словно вымерли!
К вечеру в глубине леса, метрах в двухстах от наблюдательного пункта, соорудили землянку-блиндажик. Командир батареи и командир взвода ушли ночевать в деревню. Донельзя уставшие разведчики буквально валились с ног. Сказав, что буду дежурить первым, я пошел на НП, а красноармейцы забрались в землянку.
Время от времени на немецкой стороне взлетали ракеты, причудливо освещая контуры элеватора. За ним и далеко справа виднелись отблески пожаров, бушевавших вчера в Калинине. Далеко справа, ближе к Волге, слышалась приглушенная расстоянием пулеметная стрельба. Наша передовая молчала.
Привалившись спиной к стенке окопа, я пытался устроиться поудобнее, но это никак не удавалось. К концу дежурства тело занемело. Усталость, накопившаяся за прошедшие бессонные сутки, гасила мое сознание. Глаза невольно слипались. Пришлось вылезти из окопа и прислониться спиной к неровному сучковатому стволу березы. Так было надежнее…
И все же на какую-то долю секунды я потерял контроль над собой. Вдруг, словно наяву, показалось, что прямо перед окопом вылезает танк, сшибает меня, и его гусеница давит мою спину… Очевидно, задремав и сползая по стволу березы, я наткнулся на сучок, и возникшая боль вызвала страшный сон. Открыв глаза и осмотревшись, снова вздрогнул – через поле по направлению ко мне уже наяву двигалось какое-то непонятное, искаженное ночной темью существо. Соскочив в окоп, вытащил из кобуры наган, насторожился. Ясно слышались шаги и тяжелое дыхание… Когда человек подошел близко, стало видно, что это красноармеец. На плечах и груди бойца висело стволами вверх и вниз несколько винтовок. Я остановил его. На мой вопрос он ответил, что несет собранные на переднем крае винтовки убитых и раненых бойцов из батальона народного ополчения. Днем немецкие снайперы не давали поднять голову. Принесли пищу только сейчас. Надо еще успеть вынести убитых и раненых… За два дня батальон поредел, но и гитлеровцам досталось, особенно в первый день, когда они лезли, стремясь во что бы то ни стало продвинуться вперед.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});