Читать интересную книгу История последнего из Абенсераджей - Франсуа-Рене Шатобриан

В эту минуту вдали показалось облако пьш:: то Бланка и Лотрек мчались на фесских скакунах, быстрых, как ветер. Подскакав к источнику Одинокой сосны, они увидели, что поединок прерван.

— Я побежден, — сказал дон Карлос. — Этот рыцарь даровал мне жизнь. Лотрек, может быть, вы окажетесь счастливее меня?

— Мои раны, — сказал Лотрек звучным, исполненным благородства голосом, — позволяют мне отказаться от битвы с этим достойным рыцарем. Я не хочу, — добавил он, покраснев, — знать причину вашей ссоры, не хочу проникать в тайну, которая, быть может, нанесет мне смертельный удар. Скоро между вами воцарится мир, потому что я собираюсь уехать, если только Бланка не прикажет мне остаться у ее ног.

— Рыцарь, — сказала Бланка, — не покидайте моего брата и смотрите на меня, как на свою сестру. У всех нас, собравшихся здесь, есть причины для скорби: мы научим вас мужественно переносить жизненные неЕзгоды.

Бланка хотела, чтобы рыцари протянули друг другу руки, но все трое отказались.

— Ненавижу Абен Хамета! — воскликнул дон Карлос.

— Я завидую ему, — сказал Лотрек.

— А я, — сказал Абенсерадж, — уважаю дон Карлоса и жалею Лотрека, но не могу их любить.

— Будем по — прежнему встречаться, — попросила Бланка, — и уважение породит дружбу. Пусть никто в Гранаде не знает о роковом происшествии, которое привело нас сюда.

С этой минуты Абен Хамет стал в тысячу раз дороже дочери герцога Санта Фз. Любовь любит доблесть, и Абенсерадж, который доказал свою неустрашимость и, к тому же, подарил жизнь дон Карлосу, стал в глазах Бланки образцом рыцаря. По ее совету Абен Хамет несколько дней не появлялся во дворце, чтобы дать гневу дон Карлоса остыть. Смесь горьких и нежных чувств наполняла сердце Абенсераджа, и хотя уверенность в столь преданной и страстной любви служила ему неиссякаемым источником блаженства, все же мысль о невозможности счастья, если только он не откажется от веры отцов, лишала Абен Хамета мужества. Прошло уже несколько лет, а он по — прежнему не видел лекарства от своего недуга. Неужели так и пройдет остаток его дней?

Он был безраздельно погружен в самые невеселые и в самые нежные мысли, когда однажды вечером услышал колокольный звон, призывающий христиан к вечерней молитве. Ему пришло в голову зайти в храм бога Бланки, чтобы испросить совета у владыки всего сущего.

Он вышел из дому и направился к древней мечети, превращенной христианами в церковь. Полный веры и печали, он приблизился к дверям храма, который некогда был храмом его бога, его родины. Служба только что окончилась. В церкви не было ни души. Священный полумрак окутывал бесчисленные колонны, похожие на стволы деревьев, насаженных в строгом порядке. Воздушная архитектура арабов, соединившись с готикой, не утратила своего изящества, но обрела строгость, приличествующую сосредоточенным размышлениям. Лучи нескольких светильников терялись в глубине сводов, но алтарь еще поблескивал в мерцании горящих кое — где свечей: он искрился золотом и драгоценными камнями. Испанец почитает величайшей честью для себя отдать все, чем он владеет, на украшение своих святынь: образу Христа, обрамленному кружевами, венчиками из жемчуга и снопами рубинов, поклоняется народ, одетый в рубище.

В огромном храме не было ни одной скамьи: на мраморном полу, скрывающем гробницы, одинаково простирались перед господом и великие и малые мира сего. Абен Хамет медленно шел под пустынными сводами, и эхо гулко вторило его одиноким шагам. Воспоминания, навеянные этим старинным святилищем мавританской веры, переплетались в его душе с чувствами, пробужденными верой христиан. Заметив у подножия колонны неподвижную фигуру, он сперва принял ее за статую, но, подойдя поближе, разглядел молодого рыцаря, который стоял на коленях, благоговейно склонив голову и скрестив на груди руки. Рыцарь не обернулся на звук шагов Абен Хамета: ничто мирское не могло прервать его горячей молитвы. На мраморном полу перед ним лежала шпага, а сбоку — шляпа, украшенная перьями. Казалось, неведомые чары приковали его к этому месту. То был Лотрек. «Этот юный и прекрасный француз, — подумал Абенсерадж, — просит у неба какого‑то знамения. Воин, уже прославленный своим мужеством, открывает здесь сердце владыке небес, как самый смиренный и неприметный из людей. Что ж, помолимся богу рыцарей и славы!»

Абен Хамет хотел уже опуститься на колени, как вдруг мерцающий светильник озарил арабские письмена и стих из корана, которые выступили из‑под полуосыпавшейся штукатурки. Угрызения совести овладели сердцем мавра, и он поспешил покинуть храм, где собирался изменить родине и вере.

Кладбище возле бывшей мечети было подобием сада, где росли апельсиновые деревья, кипарисы, пальмы; его орошали два фонтана; вокруг шла крытая галерея. Проходя под одним из портиков, Абен Хамет увидел женщину, собиравшуюся войти в двери храма. Хотя лицо женщины было скрыто покрывалом, Абенсерадж узнал в ней дочь герцога Санта Фэ. Он остановил ее словами:

— Ты ищешь в этом храме Лотрека?

— Оставь низменную ревность, — ответила ему Бланка. — Яне стала бы скрывать, если бы разлюбила тебя: ложь мне претит. Я пришла сюда помолиться за тебя, ибо ты один занимаешь теперь все мои мысли. Ради твоей души я забываю о своей. Ты не должен был опьянять меня ядом любви или должен был согласиться служить тому богу, которому служу я. Ты внес смятение в мою семью: брат тебя ненавидит, отец подавлен горем, потому что я отказываюсь избрать себе супруга. Разве ты не видишь, что я чахну? Взгляни на это убежище мертвых: оно словно притягивает меня. Я скоро упокоюсь в нем, если ты не поспешишь обвенчаться со мною у христианского алтаря. Душевная борьба мало — помалу подтачивает мои силы; страсть, внушенная тобой, не сможет долго поддерживать эту хиреющую жизнь. О мавр! Говоря твоим языком, пламя, которым горит факел, в то же время и сжигает его.

Бланка вошла в церковь, и Абен Хамет остался один, глубоко подавленный ее последними словами.

Свершилось! Абенсерадж побежден и готов отказаться от заблуждений своей религии. Он и так слишком долго боролся. Страх перед тем, что Бланка может умереть, одерживает в душе Абен Хамета верх над всеми другими чувствами. «Быть может, бог христиан и есть истинный бог, — думает он. — Так или иначе, он бог благородных людей, ибо в него верят Бланка, дон Карлос и Лотрек».

Приняв такое решение, Абен Хамет стал с нетерпением ждать следующего дня, чтобы поделиться им с Бланкой и сменить горестное, унылое существование на жизнь, полную счастья й радости. Во дворец герцога Санта Фэ он смог прийти только вечером. Там ему сообщили, что Бланка вместе с братом отправились в Хенералифе, где Лотрек устраивает в их честь празднество. Абен Хамет, снова мучимый подозрениями, помчался разыскивать Бланку. При виде Абенсераджа Лотрек покраснел; дон Карлос встретил мавра с холодной учтивостью, сквозь которую, однако, проглядывало уважение.

Лотрек приказал подать прекраснейшие плоды испанских и африканских садов в тот зал Хенералифе, который носит название Рыцарского. Его стены были увешаны портретами королей и рыцарей, отличившихся в борьбе с маврами, — Пелайо, Сида, Гонсало Кордовского. Под портретами висела шпага последнего короля Гранады. Абен Хамет не выдал своей скорби и только произнес исполненные львиной гордости слова:

— Мы не умеем рисовать.

Благородный Лотрек, который видел, что глаза Абенсераджа против воли все время обращаются к шпаге Боабдила, сказал:

— Сеньор мавр, если бы я мог предположить, что вы окажете мне честь и придете на это празднество, я бы принял вас не здесь. Шпагу может утратить всякий, и я видел, как доблестнейший из королей вручил свою удачливому противнику.

— Можно утратить шпагу, как Франциск Первый, но как Боабдил!.. — воскликнул мавр, закрывая лицо полой одежды.

Стемнело, принесли факелы, и разговор перешел на другие предметы. Дон Карлоса попросили рассказать об открытии Мексики. Он заговорил об этой неизвестной стране с высокопарным красноречием, присущим испанцам. Он поведал о горестной участи Монтесумы[12], о нравах жителей Америки, о чудесах кастильской доблести, даже о жестокостях своих соотечественников, которая, на его взгляд, не заслуживала ни похвалы, ни осуждения. Эти рассказы привели в восторг Абен Хамета, который, как подобает истинному арабу, обожал чудесные истории. В свою очередь, он описал Оттоманскую империю, недавно основанную на развалинах Константинополя, отдав при этом дань сожаления первой мусульманской империи, тем счастливым временам, когда у ног повелителя правоверных блистали Зобеида, цветок красоты, радость и мука сердец, и благородный Г'анем, которого любовь превратила в раба. После этого Лотрек набросал картину утонченного двора Франциска Первого: искусство, возрождающееся в лоне варварства; честь, верность, рыцарство старинных времен, соединенные с учтивостью цивилизованного века; готические башенки, украшенные колоннами греческих ордеров; французские дамы, носящие свои пышные наряды с чисто аттическим изяществом.