Выйдя из магазина, Клэр все еще не могла успокоиться. Почему голубь не обделал Вэла, когда тот склонился над прекрасной синьориной? Но с Взлом подобные вещи никогда не случались. Он был слишком везучим. У нее снова улучшилось настроение, и она, не сдержавшись, рассмеялась. Вэл всегда умел завести ее, но в этот раз она сама себя подставила. Он лишь позволил подлить масла в огонь.
И будь она проклята, если это сойдет ему с рук. Мысль о том, чтобы спихнуть его в Большой канал, показалась еще более заманчивой.
Он слишком хорошо ее знал. Это было очевидно. Видел ее насквозь, а вот Клэр казалось, что она не до конца понимает, что движет Валом.
Притяжение между ними всегда было сильным, любовь — нежной, секс — страстным. Она почувствовала, что уже от одной этой мысли температура ее тела начинает подниматься.
Вэл мог быть прекрасным спутником: очаровательным, добродушным, непринужденным. По существу, его странноватый юмор был частью того, что ее привлекало в нем. С другой стороны, он мог быть напряженным, охваченным страстью к своей работе. Причем до такой степени, что все остальное для него переставало существовать.
Включая и Клэр тоже.
Он мог переходить из одного состояния в другое в мгновение ока. Как орел, с которым его сравнивал ее дед. Ах, Вэл! Ее вздох превратился в смешок. Ну, я с тобой поквитаюсь, сукин ты сын.
Двигаясь через многолюдную площадь, Клэр лизнула розовое мороженое. Это был самый чудесный вкус, нежный и в то же время неоднозначный. Сначала она не могла подобрать для него слова. Потом ее совершенно неожиданно озарило.
Розы, подумала она. Розы на солнце. И вздохнула от удовольствия.
— Только итальянцы, — прошептала она, — могут делать мороженое, у которого вкус лета.
Площадь постепенно заполнялась людьми, и она поняла, что пришло время кормления голубей. Пока птицы не покидают Венецию, гласила легенда, город будет оставаться во всей своей славе. Несколько птиц, хлопая крыльями, опустились и окружили ее со всех сторон к восторгу детей и туристов. Местные жители, хорошо осведомленные о привычках голубей, предусмотрительно прятались под аркады на площади.
Краем глаза Клэр отметила какое-то огромное кружащееся движение, вспышку света от сотен разноцветных крыльев. На мгновение она снова стала ребенком, глядящим на голубей, которые вздымаются, кружась, мимо куполов Сан-Марко, бледных черепиц Дворца дожей, при этом их крылья меняют цвет в свете угасающего дня. Она почувствовала запах кофе и горячих булочек на столике на улице, где она сидела со своей нянькой, ее пальцы были липкими от развернутой конфеты, и она пыталась, пока никто не увидел, вытереть их о свое синее платье с рюшами.
Она видела женское лицо, улыбающееся ей, полное любви.
— Я помню, — тихо проговорила Клэр.
Ей было всего четыре года, когда умерла мать, упав со стремянки в старом многоквартирном доме, где они жили, и отец забрал дочку и вернулся в Штаты. Он всегда говорил ей, что она была слишком мала, чтобы что-то помнить о годах в Венеции, но Клэр знала, что он неправ. Она могла вспомнить, ей только нужно было найти ключ к своему хранилищу воспоминаний. Некоторые из ее снов можно было объяснить фотографиями прекрасного города, но ни одна из них не ухватила мерцающий, прозрачный свет Венеции таким, каким она всегда его видела мысленным взором.
Таким, каким он был на самом деле.
— Я помню!
Ее глаза наполнились слезами, сердце — давно забытыми эмоциями, а рот — вкусом божественного мороженого. Через столько лет она вернулась в Венецию — так далеко от ранчо в Айдахо, где прошли школьные годы, еще дальше от подернутого дымкой залива Сан-Франциско, где она училась в колледже. Полмира отделяло ее от всего, что было самым знакомым.
Но она была дома.
Жаль, что нельзя поделиться с кем-нибудь этим моментом узнавания города. Мимо проходили пары, семьи туристов, местные жители. В этих толпах она, казалось, была единственным одиноким человеком. Она посмотрела через площадь на столик, за которым разговаривали Вэл и итальянская красавица, но тот был пуст, а их не было и следа. Может быть, они ускользнули в какую-нибудь очаровательную выходящую на канал комнатку, чтобы заняться любовью?
Ревность пронзила ее.
Это удивило и возмутило Клэр. Ведь она подала на развод. Она решила, что их брак был ошибкой, что все кончено и что она хочет все забыть и жить дальше, словно его никогда и не было.
Клэр ошеломленно стояла, не замечая, как вокруг нее толкались люди.
— Это не любовь, — яростно сказала она себе. — Это даже не похоть.
Хотя, думая о том, как тепло пробежало по ее телу, когда Вэл прикоснулся к ней там, в отеле, она вынуждена была признать, что могла не устоять.
Нет, она просто действовала по принципу «собака на сене». Он не был ей нужен. Действительно. Но она не хотела, чтобы он достался кому-то еще.
Смеясь над своей глупостью, Клэр повернулась и направилась к арочным воротам, ведущим на Мерчери. Вэл — свободный человек и волен поступать в соответствии со своими желаниями. Как и она.
Два бронзовых мавра над воротами взмахнули своими бронзовыми молотами и ударили по большому колоколу, отбивая время. Она выбросила Вэла и темноволосую красавицу из головы и погрузилась в исследование магазинов Венеции.
Через час у нее была сумка «Фенди», пара кожаных туфель с плетеным задником — и еще один час, который нужно как-то провести, прежде чем вернуться в отель, чтобы переодеться к ужину. Времени недостаточно, чтобы заглянуть в один из очаровательных музеев или галерей, но наверняка достаточно, чтобы посетить один из интригующих магазинов на улицах, которые разветвлялись в обе стороны. Как называлось это место, про которое ей говорил рулевой яхты?
Она не могла вспомнить названия улицы, поэтому просто бесцельно пошла вперед, чувствуя себя спокойной и удовлетворенной. Остановилась, приблизившись к крошечному магазинчику, в витрине которого были выставлены карнавальные маски. Другие висели на стенах внутри помещения. Клэр рассматривала их через стекло. Некоторые из них были простыми шелковыми полосками, закрывающими глаза, тогда как другие скрывали все лицо. Была жуткая маска «врача чумы» с похожим на рыло носом-воронкой, были серебряные луны, золоченые солнца и остроконечные звезды. Красивые женские лица, раскрашенные всеми цветами радуги или абсолютно белые, пустые, как камень.
В масках было что-то очаровательное и в то же время зловещее. Анонимность этих искусно раскрашенных предметов из папье-маше позволяла слиться с толпой, стать кем угодно — или никем.