Читать интересную книгу Трем девушкам кануть - Галина Щербакова

– Ты соображаешь, что уже три часа ночи?

Ну а потом они увидели голову, и так далее.

Юрай категорически запретил вызывать «Скорую» и милицию. Он стоически вытерпел дезинфекцию, промывание, он сказал им, что упал в яму, на что тетка заявила:

– Ничего удивительного, у тебя слишком тяжелая голова, она тебя вниз и потянула. Ты упал строго по науке.

– Как бутерброд, – сострил Юрай.

Отъезд решили отложить.

– Конечно, у тебя сотрясение, – говорила мама. – В этом нет сомнения. И, конечно, нужен врач. Но если это амурная история…

Мама вызывала к жизни амурную историю. Знала, видела – нет ее и в помине. Но кликала, кликала! Своей мыслью уводила сына подальше от его собственных, опасных.

Ну а если нет другого способа?

Если бы при этом не существовало разбитой головы, то маминому идеализму вообще цены не было бы. Тем не менее, когда пришел Михайло, мама испугалась и растерялась, как материалистка. Видишь опасность – бойся.

– Не пускать? Не пускать? – шепотом спрашивала она у Юрая. – Сказать, что тебя нет и не будет? Сами развели хулиганство, а потом ищут виноватых.

Юрай про ночную вылазку Михайле не рассказал. Рассказал про яму на дороге.

– Ноги целы? – спросил милиционер.

– Абсолютно.

– Какая-то неглубокая яма, – задумчиво сказал Михайло.

Тогда Юрай вынул пуговицу.

– В ней есть информация?

Михаило засмеялся.

– В яме нашел? Сильная добыча! Это, Юрай, пуговица от солдатской ширинки. И теперь я знаю, в какую яму ты попал. Там солдаты водопровод роют. Чего тебя туда понесло?

Юрай сделал вид, что у него болит голова, и закрыл глаза.

Михайло вежливо ждал «конца приступа боли».

– Ушел? – спросил он, когда Юрай открыл глаза.

– Кто? – не понял Юрай.

– Конец приступа боли… Это я знаю. Меня по голове тоже били. Но ты мне ничего не говори. Ты молчишь – мне не надо искать. Понял? С солдатами дела лучше не иметь: у них круговая порука. И оружие всякое… Вплоть до…

– До чего? – засмеялся Юрай.

– До всего… Ты думаешь, у них один «калашников» и одна «черемуха»? Я лично их обхожу. Ты вот не обошел.

– Слушай, – сказал Юрай. – За то, что я не возбуждаю дела, у меня к тебе просьба личного характера.

– Я все думал, – произнес Михайло, – почему мне не надо к тебе идти? Как знал – что-нибудь навесишь…

– Смотайся в Горловск… Там, на улице Котовского, в домике под красной черепицей, он один такой, гостит многодетная семья. Передай от меня привет матери семерых детей Алене и выясни – между делом, конечно, – как зовут ее мужа. Не Олдос ли он, не Лодя… А то все карел, карел… А это, между прочим, национальность. Учти, он мужик крутой, ревнивый и слышит шепотную речь за много метров в шумном дворе. Это я знаю. Так что ты так… Вроде ненароком. Ручку ему сунь и громко так: «Я – Михаил. А вы как называетесь?»

– Я, конечно, дурак, – сказал Михайло, – но не до такой степени… Тоже мне! Нашелся учитель… Ладно… Узнаю… Мне туда в отделение все равно надо. Завтра смотаюсь…

* * *

Когда не было тетки и мамы, Юрай пытался вставать, но ложился сразу, потому что подкатывала тошнота. И гул. В голове возникал гул. Что же случилось с ним, что по больную свою маковку сидит он в этой истории и ему – а никому другому – надлежит разобраться в ней до конца? И это уже не дело Риты и мисс Менд, а его, юраевское, дело, которое – он не виноват, что так получается, – дело его чести. Вот ведь замах какой! Стоит человека хорошенько стукнуть по голове, как у него просыпается чувство чести. А еще вчера просыпался, между прочим, мастер детективного жанра, писать хотелось! Писать! Но за это пока не били. Так чего он хочет на самом деле? Что ему надо тут, в Константинове, и там, в Горловске? Жил себе вполне пристойный газетчик. Пусть не высшего полета, но и не низшего, скажем, средневысокого. Из средних – высший. Зачем ему другое дело? Юрай нарисовал это в графике, ну, там, абсцисса, ордината… Бесконечная вверх, бесконечная вниз, и он где-то на той стреле, что все-таки вверх, вверх… Красивая получилась картинка. И что-то очень напоминала. Даже не так! Что-то объясняла ему, дураку, с больной трахнутой головой. Что?

Пришла мама, подозрительно посмотрела на стрелки вверх и вниз.

– Что это? – спросила она.

– Верх-низ жизни, – ответил Юрай.

Мама фыркнула.

– Траектория полета и траектория падения, – бормотал Юрай.

– Эксперимент был в яме? – ядовито спросила мама. Юрай же поставил точку на графике. «Это мама, – вдруг подумал он. – Она выше меня. И тетка выше. Отчего это зависит? Почему я сразу маму поставил выше? Выше себя – да, но почему я сделал это инстинктивно? Потому что я ее люблю и любовью ставлю выше? Но тетку я не так уж и люблю, но я ее тоже поставил выше? Надо на этом графике расставить всех».

Юрай поставил жирную точку почти у самой абсциссы X. «Михайло! – сказал он себе и тут же порвал листок. – Я сволочь. Я его почти вынес за скобки, а он, между прочим, идет по моей наводке. Вчера был в Горловске, а не пришел, не рассказал… Значит, ничего. И карела зовут Иван или Степан. Что будем делать после этого?»

«Нет, – понял Юрай. – Я не следователь. И даже не милиционер. Я этому не учился, я этого не знаю. Меня в эту историю ведут одни ворота – какое-никакое знание человеческой природы. Мне не взять отпечатков пальцев и не сделать химический анализ, но я знаю, как человек думает и куда может повести его мысль. В сущности, не ахти какое свойство и каждому оно дадено, но в обычной жизни, как правило, в расчет не берется. Зачем? Человек сам скажет, что он делает, зачем и почему. Здесь же другой вариант. У него есть совершенный поступок, и надо вычислить мысль, которая его родила. А правильно вычисленная мысль – это уже человек. И плевать на все официальное неприятие дела к рассмотрению. Поступок и мысль может исследовать каждый. Если, конечно, тебя не трахнули как следует по голове. Но это дело преходящее, а Риту и Машу красиво закопали навсегда. И где-то обязательно есть человек с главной импульсирующей мыслью. Он ударил его по голове? Как грубо, мыслитель, как грубо!»

Рано утром, думая, что все спят, Юрай выполз во двор. Мама и тетка кончали его работу – обматывали забор колючкой. Они и близко не подпустили Юрая, и он сидел и смотрел, как криво-косо насаживалась на забор проволока, как каждую минуту кто-то из женщин тихонько вскрикивал и начинал сосать палец.

…А тот штакетник был что надо. Досточки одна в одну, и колючки на штырьках смотрелись как стрекозки. Но в нем был разлом…

Закончив работу, тетка убежала на службу, мама – на базар. Юраю разрешили сидеть в тени и не брать в голову лишнего.

– Не вздумай думать, – строго сказала мама. – Я приготовлю сегодня кабачки по-одесски.

Голова в это утро почти не болела, и именно поэтому думать не хотелось совершенно. Хотелось вдыхать чуть горьковатый воздух, еще не взбаламученный жизнью дня, было приятно ощущать удобную для спины покатость старого венского стула, чувствовать легкое покалывание в разморенных от безделья ладонях и пальцах, слышать далекий скрип шахтной клети и хриплый голос железнодорожного диспетчера. Мир был наполнен какой-то значительной ерундой, и вся эта ерунда доставляла радость, а значительность, в которую эта ерунда рядилась, вызывала то ли чувство покровительства, то ли чувство жалости; а может, это и была та самая любовь ко всему сущему, до которой в обычной жизни не снисходишь, а вот так, по случаю удара по голове…

Сначала Юрай почувствовал тень, значит, все-таки задремал под червивой яблоней.

А потом он увидел ширинку без верхней пуговицы. Она была на уровне его груди. Надо было поднять глаза и крякнуть, но Юрай уже летел вместе со стулом назад, прямо на бобину с оставшейся колючей проволокой.

* * *

Тут уже была «Скорая», и «Скорая», по требованию мамы, вызвала милицию. И милиция в образе пожилого и усталого милиционера очень пеняла маме:

– Ну шо ж вы, гражданка! Посадили больного на шаткое стуло. Оно ж у вас дореволюционное, если не раньше. А сыночек ваш, слава богу, не дистрофик. Он же сильной задницы человек. Он задремал от ранености мозгов и шатнулся в слабую спинку. Опять же ваше счастье, что не виском на угол бобины, а по касательной. Кстати, где это вы ее взяли? Я не могу себе найти, чтоб обмотать колодезную крышку. Ну каждый идет и глянет в воду. Себе сделаю неудобство, но сохраню воду от возможного плевка. Так вот… Сынок ваш, он же только поцарапался, а вы поднимаете шум, отвлекаете милицию, а у нас бензина нету, чтоб ездить по чепухе. Никто вашего сыночка не толкал, само упало.

– Пусть Михайло придет, – слабым голосом попросил Юрай, мучаясь не столько от боли, сколько от перевязанности горла – намотала медицина, как на чурку, не сглотнешь, не охнешь…

– Во! – обрадовался милиционер. – Показательны наши знакомые. Михайло тоже в больнице – хоть вы и дома. Лежит побитый и уволенный с работы за попытку изнасилования.