Читать интересную книгу Великая мать любви - Эдуард Лимонов

Она плакала, дрожа приближалась к оргазму (Марко только что прервал меня, чтобы, кончив в жену, до этого он мастурбировал глядя на нас у края постели, уступить мне место), когда за моей спиной, от двери, капризный голосок прохныкал: "Что вы тут делаете без меня?!"

"Возвращайся немедленно в свою спальню!" - закричал отец. Сняв руку с живота жены, сквозь который прощупывал мой член, вскочил с колен.

"Я хочу быть с вами!" - истерично заверещала Эммануэль. "Дура! Тебе рано! Есть вещи, которые могут делать только взрослые..."

"А-ааааааа!" - Зарычала, подняв высоко зад, мама Изабэль, и разрыдалась, резко опустив зад к матрацу.

Все стихло. Хлопнула входная дверь. Это не выдержав наших страстей, сбежала от нас "Кароль".

Новый год я праздновал в окружении семьи. У меня в студии, по причине наличия камина. За праздничным столом. Рыжеволосая дочка принесла мне подарки. В камине пылал огонь. Марко, в черном свитере, склонив голову так, что чуб спал ему на глаза, сидя на стуле, неумело наигрывал на гитаре. От электрической плиты, где Изабель готовила пирог, доносились запахи корицы и киннамона...

К лету чудно сложившаяся семья, увы, развалилась. Причинами послужили зависть, высокомерие, эгоизм, и мой собственный и других членов семьи, включая нашего ребенка. То есть, как видите вовсе не секс, сплотивший нас. Однако некоторое время жизнь наша была великолепна.

ПАДЕНИЕ МИШЕЛЯ БЕРТЬЕ

В войну он был начальником отдела разведки при Де Голле, в начале пятидесятых вышел в отставку, и так как всегда имел наклонности к литературе, то решил развить именно эту сторону своей натуры. И вот уже около сорока лет "шэр колонэль" существует в качестве писателя, критика и журналиста.

Я шел к нему в буржуазный дом в седьмом аррондисманте, дабы лично преподнести ему новую книгу. Раз в год он приглашал меня и уделял мне час-полтора из запасов своего, уменьшающегося куда быстрее чем мое, времени. И граммов сто из запасов своего лучшего виски. В самые первые годы моей жизни в Париже мы встречались чаще. Очевидно я был ему более интересен, или же он еще не ценил свое время на вес золота, ныне же я шел на традиционную ежегодную, или точнее сказать, ежекнижную встречу.

Я вынул листок записной книжки (я имею привычку брать с собой лишь нужный мне лист, не таская всей книжки) и следуя ему, набрал код. На щитке загорелась зеленая точка, и я с трудом отведя массивную дверь всем своим весом, вошел внутрь. Собственно, подумал я, он мог бы со мною и не встречаться. Даже я видел уже в мире достаточно персонажей, и повторение многих из них начинает меня раздражать. Но кажется я ему всегда нравился. Вначале заинтересовал его моей первой книгой, затем второй, и так как он очевидно находил во мне все еще неизвестные ему черты...

В холле его дома было тепло и чисто и хорошо пахло парфюмом, может быть это были специальные духи для холла, как существует, например, туалетная вода для автомобилей и туалетов классных отелей? Или же это запах жидкости для чистки ковровой дорожки, ею устлана лестница? Я вошел в лифт и осмотрел себя в зеркале. Пригладил волосы рукой. Прикрыл дверь и нажал на кнопку шестого этажа. Его книги (я прочел одну, и перелистал еще одну) оставили меня равнодушными. Я понял что он, несмотря на войну, никогда по-настоящему не разозлился. Он был ОК, писатель, но таких писателей в наше время много. Он принадлежал к племени здравомыслящих добрых дядь, их сочинения повествуют о торжестве вялого добра над таким же вялым и неэнергичным злом. Мне было непонятно, как он смог сохраниться таким хорошим в грязи войны. Я, даже в грязи мирного времени, пересекши три страны, сделался твердо и уверенно нехорошим, война бы, я думаю, сделала бы меня монстром. Его сочинения в точности соответствовали его внешнему облику дядюшки-профессора. Седовласый, пухленький, розовый лик с несколькими подбородками, одетый в хорошие шерстяные костюмы, всегда с отлично подобранным галсту

27

ком, склонный к добропорядочному консерватизму в одежде, Мишель Бертье предстал мне из автобиографической книги о своем детстве добропорядочным семилетним мальчиком. Другом еврейских польских мальчиков того времени. В коротких штанишках, однако уже тогда не расист, он защищал слабых, возвышал свой детский голосок, протестуя против насмешек и издевательств над плохо говорящим по-французски сыном польского беженца.

На лестничной площадке шестого я привычно свернул налево. Подняв руку к звонку, я подумал, а почему я общаюсь с ним ежегодно, в чем причина? Я надеюсь, что он опять напишет хвалебную статью о моей книге? Перевалив за 65 лет Мишель Бертье, как это принято во Франции, автоматически сделался известным писателем. Французский писатель получает блага и известность за выслугу лет, подобно моему папе в Советской Армии (там проблема решена бесстыдно: чем больше лет прослужил офицер, тем большее жалованье он получает)... Статья известного Мишеля Бертье о моей книге мне не помешает. Однако я уже перешел из разряда дебютантов в профессионалы и мне не приходится ждать каждую статью с замиранием сердца, я уверен в себе и желающие написать о моей книге всегда находятся. Зачем же я иду к нему? А, вот, я понял... У меня вспышка интереса к нему. Лишь год назад я узнал, что Мишель Бертье был офицером разведки. Это обстоятельство его биографии возвысило его в моих глазах необыкновенно За пухлым улыбчивым мсье-писателем я видел теперь всегда спектр молодого человека в униформе, и ради этого молодого офицера я простил Бертье его упитанные миддл-классовые книги.

Я позвонил. Возник, и стал, усиливаясь, приближаться шум шагов. Не мужских, но женских. Жена Бертье, норвежка, сухая, высокая женщина, шла открывать дверь. Многочисленные замки защелкали, отворяясь. "Бонжур, мадам!"

"Бонжур, мсье Лимонов, коман сова, проходите! Мишеля еще нет, но он скоро будет."

Завешенная картинами и картинками прихожая. Особый запах музея, приятный, запах давно высохших красок, старых рам и благородного скрипучего, но ухоженного паркета. Я позавидовал запаху. Я тоже чистое животное, но когда пещера небольшая, и в ней обитают двое, и вторая половина (красивая и своенравная) много курит, то запах есть. И запах еды присутствует, и сырости, и... Я имею то, что я имею... Если книгам его и жене норвежке я не завидовал, то запах: квартиры Бертье нравился мне больше, чем запах моей.

Церемония снимания бушлата, затем передвижения по коридору (несколько белых дверей прикрыты) в гостиную. В гостиной еще

картины, но уже основные богатства: несколько хороших сюрреалистов, пара латиноамериканских известных художников (их я ценю меньше) и даже одна большая работа человека, которого я знал в свое время в Москве, не бесталанная, но все же находящаяся скорее в пределах этнографии, чем искусства. Ни один стул не сдвинут со времени моего прошлого визита. Сейчас она мне покажет, куда мне сесть и предложит выпить. Покажет на диван, на ближнюю секцию его, а выпить я возьму "Шивас-Ригал". Точно, именно на ближнюю секцию дивана указала ее подсохшая рука в благородных кольцах. Садитесь.

Из хулиганства я сел не на диван, но в "его" кресло. Она с удивлением взглянула на меня, но прошла к бару. Отворила створку. "Шивас-Ригал"?

Интересно, каким методом она пользуется для запоминания... Записывает? Я уверен, что семья Бертье общается еще с, по меньшей мере, несколькими сотнями индивидуумов. Дух противоречия шепнул над ухом: попробуй взять водку! "Водка стрэйт, если можно..."

Она чуть вздрогнула спиной, но налила мне водки. Я терпеть не могу водку, и отхлебнув полглотка я мысленно выругал свой собственный дух противоречия, неуместно разыгравшийся сегодня.

"Как вы переживаете холода? - спросила она, усаживаясь в другое кресло и закуривая. - Насколько я помню, вы живете в мансарде в третьем? Надеюсь у вас не очень холодно?"

Вот такими трюками, - подумал я, - Бонапарт завоевывал сердца солдат. Шивас-Ригал, место жительства. "Я удивляюсь вашей замечательной памяти, мадам. Я бываю у вас раз в год".

"О, ничего удивительного, - заулыбалась она. - Я запомнила мансарду под крышей, потому что Мишель, однажды, проводив вас, сказал: Вот приехал молодой человек в Париж, живет в мансарде под крышей. А мне, Ингрид, никогда не привелось приехать в Париж, потому что я в нем родился. Должно быть великолепно приехать в Париж молодым, поселиться под крышей... - У Мишеля было очень грустное лицо".

"У меня холодно, - сказал я. - Четыре окна на улицу, плюс два выходят во внутренний вертикальный двор. Постоянная циркуляция воздуха. Как не топи, все выветривается. Однако я не жалуюсь. Для меня важнее свет, а света на моем чердаке сколько угодно". "У вас опять что-нибудь выходит?"

"Да. - Пошуршав, я извлек из конверта книгу. - Вот, я подписал вам и мсье". "Мишель будет очень рад". "Выходит в январе", - пробормотал я. Из глубины квартиры вдруг замяукала сирена.

29