моря, приходило все больше судов, чтобы охотиться за нами.
– Они говорят о тебе, – сообщили мне дельфины. – Они называют тебя Моча Дик, или великий белый кит, и команде, которая убьет тебя, предложена награда.
Безо всякого злого умысла я навлек на себя ненависть китобоев. Мне неведомо, совершил ли я ошибку, пощадив моряков из опрокинутой лодки, или еще большей ошибкой было то, что я не атаковал корабль. Я позволил им уйти живыми, а они рассказали другим китобоям обо мне и, что хуже, о том, что в проливе между берегом и островом есть и другие киты.
Я изменил свои привычки. Когда рассветало, я отправлялся в открытое море на расстояние, с которого мне был виден остров, зеленое пятно, вырисовывавшееся на фоне берега, и одним глазом смотрел вдаль, туда, где воды были холодными, а другим – в сторону теплых вод. Я не спал.
Мы, киты, можем спать по-разному. Один вид сна – глубокий, когда вытягиваешь тело вертикально, так что голова достает до поверхности воды. Другой вид – когда спишь в горизонта льном положении, при этом спина поднимается над водой, а остальная часть тела остается погруженной. Но второй вид сна не глубокий, это просто отдых, чтобы набраться сил. В таком состоянии я пребывал в темноте пролива, в чуткой дремоте ожидая криков лафкенче и появления четырех старых китов для исполнения своей миссии.
Случалось, что я видел приближающиеся суда и плыл им навстречу, обращал на себя внимание китобоев, выныривая возле их кораблей, и увлекал их за собой в открытое море. Поскольку я знал об их образе действий, я соблюдал дистанцию, не давая им повода спустить на воду легкие и подвижные лодки. Когда я добивался того, чтобы они начинали преследовать меня, то уходил в самые темные глубины моря и, быстро передвигаясь там, возвращался к острову и берегу.
Время текло, и ничто не понуждало меня оставить выполнение порученного мне задания, пока в очередной раз не укоротились дни и не удлинились ночи. Однажды на рассвете, под серым небом, при небольшом бризе, я услышал пение кита-горбача. Это было пение совсем иного толка, не то, которое раздается, когда нужно удерживать вместе стаю китов, ищущих пищу и накопивших достаточно жира, чтобы двигаться из холодных вод в теплые, где самки родят детенышей, кормят их и учат их тайнам моря.
Я направился навстречу горбачу и, увидев кита, понял причину пения. Это была самка, недавно родившая и потому отставшая от стаи. Маленький китеныш прижимался к ней, к ее груди, источавшей густое, твердеющее молоко. Детеныш сосал его с жадностью и удовольствием.
Изнуренная, с китенышем, еще не способным плыть самостоятельно, самка горбача пребывала в неподвижности. Я подумал, что где-то неподалеку должна быть стая, вместе с которой она мигрировала в теплые воды. Поэтому я погрузился и издал щелканье, чтобы отыскать других китов.
Мне пришлось провести под водой немало времени, я издавал щелчки много раз, но они возвращались ко мне, не принося никаких сведений о присутствии поблизости других китов.
Я поднялся на поверхность рядом с самкой горбача, чтобы вздохнуть, и обнаружил, что слишком отвлекся и нам уже поздно спасаться от китобоев, настигавших нас.
Я ощутил страшную боль в боку. В меня вонзился гарпун, и единственное, что мне удалось сделать, это опять уйти в глубину. Я погружался в бездну, встряхиваясь, чтобы освободиться от гарпуна, поранившего меня, но все было бесполезно, потому что китобои тянули веревку, привязанную к кольцу на конце гарпуна, чтобы причинить мне больше вреда и взять меня измором.
Я вынырнул, выдохнул и вдохнул – и увидел, что самку горбача китобои тоже ранили. С помощью веревок они поднимали ее на борт большого судна, та же участь постигла и детеныша. Оба они еще могли двигаться, когда охотники начали рассекать их тела на части. Кровь самки и китеныша лилась за борт потоком, окрашивая в красный цвет морскую гладь.
Ко мне приближались охотники, загарпунившие меня. В тот момент я подумал, что уже знаю о них достаточно. Я знал, что маленькие суда называются лодками, а шесты, с помощью которых их приводили в движение, – веслами, тот, кто бросает заостренные палки, зовется гарпунером, и это он ранил меня в бок. Ненависть китобоев возбуждали мы, огромные морские существа.
Гарпунер размахнулся своим оружием с острым наконечником, чтобы нанести мне решающий удар. Надо было действовать быстро, и так я и сделал.
Я погрузился очень близко от лодки и поспешно опустился в пучину вертикально, на глубину увеличенной в двадцать раз длины моего тела, затем развернулся и, выныривая, нацелился в киль лодки. От удара моей головы она раскололась надвое, люди очутились в воде, испуская крики ужаса, а я давил их ударами хвоста. Снова и снова я накидывался на тех, кто плыл к большому кораблю, а тот торопливо удалялся, поставив паруса по ветру, чтобы спастись от моего карающего гнева. Они и думать забыли о пятерых моряках из лодки, все еще живых.
Я тоже поплыл прочь, не зная, что причиняло мне худшее страдание – то, что я увидел, или гарпун в боку. Я направился к проливу, таща за собой кусок веревки, один конец которой был привязан к кольцу гарпуна, а другой к обломку лодки.
Ручей крови лился с моей спины и терялся в морских водах.
Кит говорит с четырьмя старыми самками
Когда наступил вечер, разразилась сильная буря, ветер поднимал огромные волны, а дождь и мрак делали берег почти неразличимым. Но, несмотря на риск быть выброшенным прибоем на пляж, я подплыл к берегу в поисках помощи.
Я подпрыгнул несколько раз напротив жилищ лафкенче, издал несколько щелчков, перекрывая шум бури. Я не мог бы точно сказать, сколько раз выскакивал из воды, пока группа лафкенче не выбежала к полосе прибоя и не начала кричать то, что я ожидал услышать:
– Тремпулькаве!
Четыре старухи вышли из лесу, их обливал дождь, и длинные седые волосы облепляли согбенные тела. Все четыре бросились в море одновременно и вмиг очутились возле меня. Одна из этих самок расположилась рядом с моим глазом, а прочие три ухватили ртами веревку, чтобы ее рывки не заставляли меня страдать сильнее, чем один гарпун, вонзенный в бок.
К счастью, у этих четырех самок были зубы, как и у меня самого, и они сумели перекусить веревку.
– Мы признательны тебе, великий кашалот лунного цвета, мы знаем, что ты наш