В феврале 1913 г., в связи с 300-летием дома Романовых, в России была объявлена политическая амнистия. Андреева смогла наконец-то вернуться домой. Ей было тяжело оставлять Алексея Максимовича, да и он сильно тосковал без нее, и она каждый день писала на Капри. Мария Федоровна оставалась под гласным надзором полиции, и зрители не дождались ее появления на московской сцене. Ей было разрешено работать в Одессе и Клеве. Мхатовцы подтвердили охранке, что Андреева необходима им на гастролях. Первое выступление в спектакле «Одинокие» показало, что ее артистическое мастерство не угасло. Киев восторженно приветствовал возвращение блистательной Андреевой на сцену. Но закрепиться в МХТ не удалось — очень много было противников ее «воцарения» в родном театре. Мария Федоровна выступала в Свободном театре К. А. Марджанова (1913 г.), сезон 1914–1915 гг. отыграла в труппе Синельникова в Клеве. Она являлась «крупным приобретением» для этих театров, но по старой привычке пыталась навязать революционный репертуар, «переосмыслить на сцене роль», что вносило дисгармонию в игру сложившихся трупп. И все же чаще всего именно Андреева своим мастерством вытягивала весь спектакль.
В 1914 г. в Россию вернулся Горький. Они поселились в Мустамяки. Мария Федоровна много внимания уделяла его издательским делам, выступала с концертами перед рабочими, собирала средства для подпольщиков под неусыпным надзором охранки. После революции 1917 г. Андреева была назначена комиссаром театров и зрелищ в Петрограде. Здесь ее энергия, самоотдача и организационный талант нашли широчайший простор для деятельности. Она организовывала фронтовые труппы и массово-театрализованные представления, формировала революционные театры и, главное, стояла у истоков создания и принимала непосредственное участие в становлении нового классического театра — Большого драматического. На его сцену комиссар Андреева выходила властолюбивой леди Макбет, графиней де Бюри («Дантон» М. Левберг), а нежная Дездемона стала ее последней актерской работой.
Известна также и другая, но неблаговидная роль Андреевой, которую она сыграла как комиссар экспертной комиссии в распродаже художественных ценностей, включая и картины из собрания Эрмитажа. Великие произведения искусства в письме к Ленину она называла «ценным хламом» и имела «большие надежды добыть за них денег в хорошей валюте». Мария Федоровна легко освоила область внешней торговли, поэтому ее назначили заведующей художественно-промышленным отделом Советского торгпредства в Германии (1921 г.), а с января 1922 г. она параллельно занимала пост уполномоченного Наркомвнешторга по делам кинематографии за границей. Вот где ей понадобились врожденные манеры светской дамы и дипломатическое мастерство. Она прекрасно исполняла свои роли и была настолько эффектна, что даже снялась в двух немецких фильмах (1926 г.). Приняла Андреева деятельное участие и в создании материальной базы советского кинопроизводства, а ее сын Юрий Желябужский стал одним из признанных деятелей кинематографа, кинорежиссером и оператором.
Мария Федоровна по-прежнему поддерживала отношения с Горьким, но теперь это была только дружеская связь. Тема их страстной любви оказалась под негласным запретом. Двадцать лет личной жизни были посвящены Алексею Максимовичу. Отдав ему всю себя, она оказалась выброшенной из привычного ей круга и образа жизни. Недаром Буренин в 1931 г. писал ей: «Вы не могли бороться так, как вам надо было, чтобы остаться той „Марией Федоровной“, которая когда-то блистала среди звезд первой величины… Ореол сам собой исчез, с пьедестала вы сами сошли…» Только старый друг мог так откровенно написать о жертве, которую принесла эта женщина на алтарь любви и на благо революции. Разрыв с Горьким был спокойным, без истерик. Ее место заняла другая любовница — М. И. Закревская-Бенкендорф-Будберг. Мария Федоровна продолжала любить Алексея Максимовича и даже после его смерти призналась: «Я была не права, что покинула Алексея. Я поступила как женщина, а надо было поступить иначе: это все-таки был Горький…»
Одна она не осталась. В берлинском торгпредстве с Андреевой работал бывший секретарь писателя, Петр Петрович Крючков, по-домашнему Пе Пе Крю. Они стали любовниками. Драгоценный александрит, подаренный своей гражданской жене Горьким, перекочевал на палец Петра Петровича, который был младше Андреевой на 17 лет. Человек этот был скользкий и малопривлекательный. После совместного возвращения в Россию (1930 г.) именно он принял участие в инсценировке смерти Максима, сына писателя. Этот факт всплыл спустя годы, как и то, что именно Крючков, сотрудник НКВД, передал в палату А. М. Горькому дорогую конфетную бонбоньерку с отравленным содержимым — знак внимания из Кремля. Через час писатель и двое угостившихся санитаров были мертвы. Профессор Петров «получил по заслугам» — 25 лет тюрьмы. Неизвестно, знала ли Андреева, что один ее любовник умертвил другого.
Вернувшись домой, Андреева по-прежнему мечтала выйти на сцену, но под благовидным предлогом — возраст — руководство театров ей отказало. Первое время она занималась художественными промыслами и была заместителем председателя правления «Кустэкспорт». Конечно, любую работу, которую ей поручала партия, она делала основательно, но душа тосковала о театральных подмостках. Должность директора Московского Дома ученых позволила Андреевой заняться организацией досуга людей науки и художественной работой с детьми. Но любимым ее детищем стала театральная студия А. Д. Дикого, которую она приютила в Доме ученых, с боем отстояв правомерность их «расквартирования на чужой территории». Многие студийцы и спустя годы вспоминали о живом, заинтересованном участии Марии Федоровны в их театральной жизни. Народный артист Г. П. Менглет рассказывал, каким строгим судьей и советчицей она была, как откровенно, но почему-то совсем не обидно указывала на промахи, как стремительно налаживалась дисциплина при ее приближении, что только она могла усмирить резкого, несдержанного, но необычайно талантливого режиссера Дикого. Работа с людьми и для людей стала для нее последней отдушиной.
В 1949 г. Андреева ушла на покой. Москвичи могли часто наблюдать, как по Кропоткинской улице неспешно и одиноко прогуливалась пожилая, стройная и еще очень красивая женщина. Все торопились, проходя мимо по своим делам и не догадываясь, что это Мария Федоровна Андреева, прославленная актриса, приводившая в восторг публику еще при Александре III. Она по-прежнему была хороша, только морщины изрезали благородное точеное лицо театральной богини. И глаза, искрящиеся раньше, как драгоценные камни, были грустны, а изредка вспыхивали затаенной болью. Когда-то она была необыкновенно красива, любима и счастлива. Правда, она считала себя еще и свободной, но, как оказалось, до конца дней была очень зависима. У гроба Марии Федоровны 8 декабря 1953 г. говорили пламенные речи, вспоминали, что свою жизнь пламенная революционерка и солдат партии отдала служению народу, что она была достойна эпохи великих перемен. Но мало кто из провожающих Андрееву в последний путь знал, что революционное пламя обожгло ее увлекающуюся натуру и отобрало у этой женщины самое ценное, что было ей даровано свыше, — возможность остаться актрисой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});