– Прекратить! Не трогать гостя! За каждый волос с его головы собственной шкурой ответите!
– Да жив я, жив. Успокойтесь, – ответил Кузьма, не надеясь, впрочем, что бегущие сюда услышат его. – Забавный вы народ, светляки. Сначала заглазно на смерть обрекаете, потом милуете ни с того ни с сего. И себя дурите, и других… Недаром, наверное, ваш Бог грустный вид имеет. Достали вы его…
Обитель Света
В чужие дела Кузьма старался не вникать, однако не мог не отметить для себя, что со времени его последнего визита в обитель Света (ничего себе названьице для катакомб, лишь кое-где освещенных тусклыми масляными плошками!) здесь действительно изменилось очень многое.
Во-первых, Кузьма не встретил ни единой знакомой физиономии, хотя прежде водил дружбу с немалым числом светляков самого высокого пошиба. Нынче на всех более или менее значительных должностях состояли совсем другие люди, и вид у каждого был такой, словно он только что хлебнул уксуса.
С Кузьмой разговаривали хоть и вежливо, но как-то натянуто, а уж чарку, как это было принято раньше, нигде не поднесли.
Во-вторых, его и в обитель-то не пустили, а глухими окольными галереями, где в ямах с торфом произрастали вкусные и сытные грибы-благуши, провели в дальнюю пещеру, о назначении которой яснее ясного говорили вмурованные в стены ржавые крюки и кольца. Впрочем, застенок этот давно не использовался по прямому назначению, а скорее выполнял роль гостиницы для иноверцев.
Здесь Кузьму дожидались несколько бородатых молодцов в рясах того покроя, под которым у светляков принято носить власяницы и вериги.
Разговор не заладился с самого начала. Вопросы задавались невпопад и не по делу. У Кузьмы даже создалось впечатление, что светляки сами не знают, чего от него хотят. Неудачей закончились и все попытки Кузьмы выяснить нынешнее положение вещей в обители Света. Своей скрытностью местный народец был известен по всему Шеолу.
Пустопорожняя трепотня, не удовлетворившая ни одну из сторон, была прервана по просьбе Кузьмы, сославшегося на усталость и голод.
Большинство светляков удалились, а единственный оставшийся, по имени Венедим, должен был впредь прислуживать гостю (и, естественно, приглядывать за ним).
– Имя у тебя больно странное, – сказал Кузьма, когда они познакомились. – Что это хоть за Венедим, в честь которого тебя назвали?
– Святой мученик, – сдержанно ответил светляк. – Пострадал за истинную веру. Отвергал идолопоклонство и по сей причине был живьем сожжен в печи.
– Жалко беднягу. – Кузьма сделал скорбное лицо. – И где только такую большую печь нашли?.. Но я тебя лучше Венькой буду звать.
– Зови, – пожал плечами светляк.
– Ну так покорми меня, Венька.
Угощение, выставленное Кузьме, по местным меркам было скудное – жбан сырой воды да миска какого-то пресного месива.
– Пост у нас, – буркнул Венедим, заметив кислую гримасу гостя. – Скоромное не употребляем.
– И правильно делаете. От скоромного сон тяжелый. Только я здесь при чем? Мы люди вольные. В еде себя ограничивать не привыкли.
– Греха не боитесь?
– Тоже мне грех – поесть от пуза! Нам ведь в пути частенько голодать приходится.
– Что с вас, безбожников, взять…
– Больно быстро ты меня в безбожники записал. Я, между прочим, тоже верующий. Только другого символа веры придерживаюсь.
– Не безбожник, так еретик. Это еще хуже.
Впрочем, теологическая дискуссия этим и закончилась. Воду Венедим заменил доброй брагой, а безвкусную размазню – комком жареных земляных червей, каждый из которых был размером с палец. Имелось, стало быть, негласное распоряжение до поры до времени удовлетворять все прихоти гостя. Этим обстоятельством нельзя было не воспользоваться в полной мере, тем более что светляки завтра могли сменить милость на гнев. У них это было в порядке вещей.
– Мне бы соснуть с дороги, – покончив с угощением, произнес Кузьма. – Притомился слегка.
– Спи, – равнодушно согласился Венедим. – Лавок хватает.
Под лавками он подразумевал грубо обтесанные каменные глыбы, от одного взгляда на которые холод пробирал по коже.
– Я не на лавке спать хочу, а на бабе, – напрямую заявил Кузьма. – Раньше у вас с этим делом очень даже просто было.
– Сразу бы и сказал… – ничуть не удивился Венедим. – А то – спать хочу! Блуд ты свой хочешь потешить.
– Тебя это нисколечко не касается.
Венедим ушел и, как это водится у светляков, отсутствовал неоправданно долго. Ничего не скажешь: неторопливого воспитания был народ. Кто о вечной жизни печется, тот спешить не любит.
Вернулся он в сопровождении Феодосьи Акудницы, занимавшей в обители Света немаловажную должность постельной свахи (семья у светляков отрицалась, а способных к деторождению мужиков и баб Феодосия сводила в пары по собственному разумению).
Была она еще не стара, но и не так чтобы очень молода, фигуру имела чрезвычайно внушительную, лицо – белое и гладкое, а нрав – ровный. Не портила ее облик даже бородавка, торчавшая на кончике носа.
Похоже было, что напасти и передряги последнего времени ничуть не затронули Феодосью. Да и неудивительно – кто кроме нее в доскональности знал все сильные и слабые стороны местных производителей обоего пола. Без ее ведома в общине не пролилось ни капли семени (рукоблудство не в счет). Своим появлением на свет дети были обязаны в первую очередь Феодосье, а уж потом – своим родителям.
Сама Феодосья, в силу своего возраста и положения, с мужиками уже не ложилась, хотя слухи по этому поводу ходили самые разные, и не только в пределах обители Света. Поговаривали даже о ее связи с игуменом, персоной для катакомбников столь же святой, как и любой из апостолов.
Завидев столь влиятельную, а главное, симпатичную ему особу, Кузьма привстал и вежливо поздоровался.
– Бог в помощь, Кузьма Индикоплав, – ответила Феодосья, отличавшаяся завидной памятью не только на лица и события, но и на многое другое. – С чем к нам пожаловал?
– К добрым людям завсегда тянет.
– А к сдобным бабам в особенности, – еле заметно улыбнулась Феодосья.
– Одно другому не мешает.
– Как сказать… Соитие не грех, если оно продолжению рода служит. Сам Господь повелел всем живым тварям плодиться и размножаться. А вот плотское вожделение – грех. Оно от сатаны идет.
– Так я ведь грешить и не собираюсь. – Кузьма напустил на себя смиренный вид. – Хочу свой род продолжить. Ну и ваш заодно.
– А какая нам от этого польза? Ты человек непоседливый, лукавый. В истинного Бога опять же не веруешь. Что, если потомство твое таким же уродится?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});