Утверждение, что причиной всему стала «гебешная» суть Путина, который продемонстрировал свое истинное лицо, ничего не проясняет. Это ответ из разряда: зло есть зло, потому что оно зло.
Версия о том, что это реакция на протестное движение, имеет под собой определенное основание. Не только в России, но и на постсоветском пространстве в целом действует следующая логика: авторитарная власть делает все возможное для вытеснения с политического поля дееспособной оппозиции, добивается ее маргинализации, сталкивается со всплеском искреннего протеста, остается к нему цинично глухой, получает (или провоцирует) отчаянную вспышку неповиновения, на которую отвечает гораздо большим насилием, в результате чего происходят необратимые, качественные изменения в самой власти и политической среде в целом[26].
Но главная причина, толкающая власть к столь масштабному повороту, власть если не видит, то чувствует расползающуюся ткань, почву, уходящую из-под ног, и именно этого боится больше, чем вчерашних и сегодняшних протестующих. Глубинный мотив разворота – ощущение нарастания смуты и попытка с ней справиться".
При этом власть исходит из своего знания ситуации. Если предположить, что Путин мыслит рационально, то в начале текущего десятилетия у него должен был появиться вопрос: «Ведь экономическое положение людей все-таки улучшилось. Нет больше многомесячных невыплат зарплат и пенсий, нет массового закрытия предприятий, нет новых дефолтов. Почему же растут протесты?».
А ведь все очень просто: недовольство росло, потому что не удовлетворялись потребности другого порядка. В частности:
♦ нет ощущения, что человека поддерживают и защищают законы;
♦ нет ощущения, что человека защищают социальные связи, сети, община, соседи; наоборот, «всем друг на друга наплевать», «государству нет до нас дела», никому нельзя доверять, не на кого положиться;
♦ сохраняется страх перед социальными болезнями (пьянство, преступность, наркомания и т. д.);
♦ сохраняется страх перед нищетой в старости;
♦ накапливается чувство унижения при бытовом общении с чиновниками и даже при обращении в обычные госучреждения (поликлиники, полиция, государственная система образования и т. д.);
♦ нарастает общее ощущение, что жизнь вокруг некомфортна, непредсказуема, нет никакой защиты от многочисленных опасностей сегодняшнего дня и, тем более, нет уверенности в завтрашнем дне.
Власть надеялась удовлетворить эти потребности через апелляцию к «традиционным» ценностям, которые фактически представляют собой смесь ценностей из разных эпох:
♦ навязанная вера в доброго отца нации;
♦ «духовность», богобоязненность или боязнь обидеть религиозную общину;
♦ коллективизм;
♦ цензура СМИ не только в политических целях, но для удаления из информационного потока всего, что нервирует, вызывает стресс;
♦ компенсация понимания отсталости России воспоминаниями об исторических победах, культом спортивных побед;
♦ милитаризм, уверенность в военной мощи нации, способности если не обеспечить безопасность, то нанести непоправимый урон любому врагу;
♦ привычное чувство, что мы должны быть едины перед лицом внешних врагов…
Прошлое нельзя реанимировать, но активируя его символы, можно оживить реакционные силы общества, запугать нормальных людей и в итоге получить совершенно новую конструкцию тоталитарного, репрессивного типа.
Однако такой курс обостряет у людей неудовлетворенность других потребностей:
♦ в творческом самовыражении;
♦ в свободе передвижения, путешествий, что важно для миллионов людей, особенно студентов, молодежи;
♦ в гражданских свободах, даже если они находятся на уровне «высказать недовольство местному начальству».
Понятно, что эти потребности свойственны разным группам населения в разной степени. Поэтому те группы, для которых они особенно важны, попадают под удар в первую очередь и искусственно противопоставляются «большинству».
То, что мы переживаем сейчас, можно назвать этапом «патриотического патернализма». Его ключевая черта – противопоставление России западному, европейскому миру, разделение общества на «своих» (патриотов) и «чужих» (иностранных агентов).
Президент – «национальный лидер», чья легитимность базируется на персональной идеологии, а также на общественном и элитном консенсусе, выражающемся в ощущении, что лидер – фигура, скрепляющая все «русское пространство», что без него все рассыплется.
Анализ последних 100 лет российской истории показывает, что чем менее уверенно чувствует себя элита-номенклатура, тем выше роль, которая отводится первому лицу. Когда эта роль особенно велика, глава государства становится почти сакральной фигурой – национальным лидером, чья власть базируется на персональной идеологии, которую обязан разделять каждый житель страны. Когда элита начинает ощущать себя более уверенно, она сама же стремится «принизить» роль лидера или, если боится это сделать, то с нетерпением ждет его падения. Достаточно вспомнить судьбу лидеров советской эпохи.
Однако на сегодняшний момент лидер государства – образ и символ, транслирующий: «не забудем, не простим, с нами так нельзя» (для ностальгирующих по СССР масс); «усидим столько, сколько захотим» (для «элиты»).
При этом патриоты априори лояльны действующей власти и идентифицируют ее с российским государством как таковым, а в число иностранных агентов и их пособников, фактически, попадает вся оппозиция, все критики власти'". Они воспринимаются сверху (и теми, кто лоялен) не как часть общества, а как антиобщественная, антигосударственная, деструктивная сила. Она не разделяет целей и ценностей власти, отождествляющей себя с государством, не может быть полезной для его воплощения, она должна быть нейтрализована.
Следующий этап, к которому мы переходим – национал-патернализм.
Национализм – реально существующий и наиболее доступный резервуар общественной активности, который просто и соблазнительно использовать.
Сейчас в связи с острой объективной ситуацией он направлен против Украины, но точки приложения могут быть и другими.
Проблему миграции и распространения «чуждой» культуры легко связать с распространением ваххабизма и террористической угрозой, а это уже основа для дальнейшего движения навстречу националистическим настроениям.
На этом этапе часть общества, не вписывающаяся в формат нового курса, предстанет уже как национально чуждая.
Этому этапу, вероятно, будет соответствовать формальная консолидация политической системы вокруг национального центра. Модель – «Народный фронт», куда входят всевозможные марионеточные ветеранские, женские, молодежные организации. Профсоюзы на предприятиях будут созданы «сверху», их сольют с объединениями промышленников и предпринимателей. Таким образом, будет проводиться идея, что все слои общества представлены во власти.
В экономике проявлением этого этапа будет разделение предпринимателей на национально ориентированных и космополитичных. Основной критерий – возвращают ли они деньги из-за рубежа. Будет происходить «ползучая» экспроприация капитала у «нелояльных» предпринимателей. Это станет еще одной удавкой, с помощью которой власть держит в повиновении крупный бизнес (наряду с нерешенным вопросом о законности и легитимности приватизации).
Третий этап – аналог национал-социализма: не воспроизведение тезиса о расовом превосходстве и не прямое повторение германских событий 30-х гг. XX в., а формирование и закрепление системы, противопоставленной европейской буржуазнодемократической цивилизации, отказывающейся от трудного, но реального европейского опыта в пользу смутных представлений о прошлом и будущем величии и маргинальных социально-политических и социально-экономических теорий".
* * *
Конечно, полная изоляция сегодняшней России вряд ли возможна, поэтому многие считают, что тоталитарное «обновление» в духе Ким Чен Ына, только в гораздо большем масштабе (по территории, населению, запасам ядерного оружия), невыполнимо. Сохранение и углубление социально-экономических проблем будет всем очевидно, власть быстро потеряет поддержку, и ничего тоталитарного не получится.
Однако от власти 90-х режим унаследовал некую логику: неадекватное и даже абсурдное решение вполне приемлемо, если ему нет альтернативы.
Сначала этот прием использовался только как политтехнология, убеждающая в безальтернативности президента. Была создана система организационных механизмов, которые не позволяли расти новым политикам. Всячески культивировалось возникшее в обществе мнение, что политика – грязное дело, что даже порядочный человек в своем продвижении на политический «верх» вынужден так замараться, что от его изначальной честности ничего не останется.