Читать интересную книгу Дитя Ковчега - Лиз Дженсен

Пара минут тишины. После которых, поскольку миссия мужского органа выполнена, доктор Айвенго Скрэби возвращается в мастерскую сражаться с шотландским аистом, а его жена в облаке астральных частиц, принимающих и меняющих призрачные формы Загробной Жизни, вновь погружается в туманные видения своей одержимости опиумом.

Затем, пока ваш шар взлетает вверх в ночь, представьте в свете полной луны, проступающей сквозь лондонские тучи, период гормонального риска под корсетом Скрэби. И встречу спермы и яйцеклетки в глубинах анатомии Скрэби. Оплодотворение в районе фаллопиевых труб Скрэби. А после…

Абракадабра! Эмбрион! Эмбрион, который…

Однако же нет! Скорее, молю вас, впустим горячего воздуха в наш монгольфьер и сбросим балласт! Оставим эмбрион Фиалки Скрэби в покое, заниматься своими карликовыми делами и полетим быстрее в лондонские доки, где ее будущий гуру, человек, который превратит ее – почти буквально – в невообразимую женщину, коей она станет, ждет нас на борту корабля под названием «Корабль Ее Величества "Бигль"».

«Бигль» – как мы знаем, порода охотничьих собак. Странное имя для судна.

Теперь вам понадобится бинокль. Доки далеко, далеко внизу; ночь сменилась утром, и стайка кораблей, сбившихся в гавани, отливает оранжевым – среди них десятиствольный трехмачтовый фрегат капитана Фицроя[9] «Бигль». Он стоит на якоре возле «Парадигмы» (груз: холст, павлиньи перья, лакрица, свечной воск, орехи, засовы и бразильский орех). «Бигль» – серьезное, некоммерческое судно, корабль, пару лет назад возивший группу уважаемых ученых, которые занимались сложной и кропотливой работой, а ныне – пристанище одинокого меланхоличного капитана и его причудливых дум. Да: все ученые, включая мистера Дарвина, давно разъехались по своим частным жилищам, прихватив нескладные микроскопы и тетради. Дни славы «Бигля» в прошлом, и с тех пор он снимался с якоря лишь пару раз – для исследовательских работ в Северном море. Но сегодня капитан Фицрой куда-то убрел, безумный и одинокий, оставив на борту лишь команду. В последнее плавание море было неспокойно, и матросов свалила болезнь, плохая еда и усталость. На «Бигле» – смешанная команда, по большей части англичане да несколько испанцев. И бельгиец. Оставим англичан и испанцев вариться в собственном соку: именно бельгиец нам и нужен. Пришвартуйте шар к пирсу, вылезайте из корзины и познакомьтесь – мсье Жак-Ив Кабийо, больной страдалец, который утром на завтрак двадцати матросам приготовил кашу и, не получив благодарности за свои труды, швырнул в воду забитый овсянкой черпак и заявил:

– Ça suffit.[10]

Гордый человек. Тщеславный. Человек, готовый сделать ноги.

Вот факты, известные о прошлом Жак-Ива Кабийо:

1. Отец послал его в море во время вспышки картофельной гнили в Бельгии, заставив бросить любимую по имени Саския, которую Жак-Ив страшился больше не увидеть. (Он оказался прав, она вышла замуж за его кузена Постава, пекаря, чьи рогалики брали призы на ярмарках).

2. Юный Жак-Ив сначала попал юнгой на китобой в Северное море, а затем – коком на французское торговое судно.

3. В Кейптауне он пришел по объявлению о поиске шеф-повара на зоологическое исследовательское судно «Бигль» и был принят.

4. Всю дорогу, пока «Бигль» плыл от Галапагоссов до Таити, Кабийо так сильно страдал от морской болезни и любовной тоски, что ни разу не выглянул из иллюминатора.

5. Единственное облегчение душевным и физическим страданиям приносили редкие просьбы мистера Чарлза Дарвина составить рецепты приготовления всевозможных экзотических видов мяса, доставляемых ученым на борт после высадок.

6. Это вносило разнообразие в привычное меню из водорослей и галет, которое Кабийо был вынужден подавать, и, когда море затихало, Жак-Ива, несмотря на меланхолию, все больше и больше захватывала идея «cuisine zoologique», как он ее окрестил. Эму, игуана, вьюрок, змея – самые жуткие и кроткие твари Божьи, понял он, с соответствующим гарниром могут стать кулинарным изыском.

7. Эту гипотезу он и принялся доказывать, с большим апломбом, к восхищению тогда еще незнаменитого мистера Чарлза Дарвина, который лично пару разделал шеф-повару комплименты.

8. Так, в результате эксперимента и после всех полученных похвал, Жак-Ив Кабийо обнаружил в своем сердце зерно огромного тщеславия.

И теперь, разглядывая лондонские доки, лишенный все эти шесть лет обожаемого Дарвина и оставшись с одним сумасшедшим Фицроем, он мрачно размышляет о будущем. Конечно же, знания, которые он приобрел, касавшиеся свежевания ящериц, жарки страусового мяса, приготовления печени грызунов, а также навыки тушения гигантской черепахи не могут – не должны – быть утеряны?

Certainement pas![11] И с этой мыслью он взваливает на плечи мешок и направляется в Зоологический сад. Давайте приземлим наш воображаемый монгольфьер, пришвартуем его к араукарии, облачимся в прогулочные туфли и проследуем за Кабийо пешком.

Город, в коем стремился скрыться Кабийо, когда, болезненно шатаясь, спустился с «Бигля», – это столица, смердящая пастернаком, капустой, дешевыми кофейнями, разлагающейся плотью отравленных крыс, свежесрезанными цветами, гнилой селедкой, устрицами и дымом угольных печей. В открытых сточных канавах проулков экскременты, петляя, держат путь в Темзу и оттуда в море, а в небесах, как всегда, давящим покрывалом низко висят клубы смога. Бог знает, как Кабийо умудрился на ватных ногах незаметно покинуть «Бигль». Или как этот отважный, заросший щетиной человечек проковылял половину столицы, сражаясь с буйным мартовским ветром, и зашел в вольер к слонам в Зоологическом саду. Или, самое главное, незамеченным прожил там неделю, борясь с лихорадкой и питаясь одними помоями, соломой и мышиным пометом. Или как главный смотритель, мистер Гардилли, вместо того чтобы вышвырнуть Кабийо обратно на улицу, безосновательно проникся к нему симпатией и, когда Кабийо пояснил, что жизнь на «Бигле» приучила его к дикой природе, предложил ему работу – выгребать слоновье дерьмо. Кабийо, который смотрел на вещи в перспективе и обладал непреодолимым стоицизмом, принял предложение с должным смирением и, удалившись в вольер слонихи Моны, принялся ждать своего часа, строить планы и махать лопатой. И только подумать! Через три недели работы со слоновьими фекалиями размером с луну, шанс, о котором Кабийо так мечтал – как о первой ступеньке сверкающей дороги его грез, – появился на блюдечке. На блюдечке в виде удрученного чем-то мужчины, который однажды утром зашел без извинений и спроса в вольер Моны и поставил стремянку.

Угрюмый джентльмен – не кто иной, как двуногое млекопитающее, за которым мы шпионили ранее с монгольфьера и который спаривался со своей одурманенной самкой на Мадагаскар-стрит, – совершенно проигнорировал бельгийца. Зато Кабийо пристально изучал таксидермиста. Он был немало наслышан о докторе Айвенго Скрэби от главного смотрителя. Скрэби являлся одним из нескольких таксидермистов, которые нередко заходили в Зоологический сад, будто стервятники в поисках падали. Новости о расстройстве желудка Моны, из-за которого Кабийо трудился сутки напролет, наверное, достигли музея, где доктор Скрэби являлся не только главным таксидермистом, но и заведовал личным бестиарием чучел животных Ее Величества, каковой Государыня жаждала расширять соразмерно своей растущей Империи. Мистер Гардилли рассказывал Кабийо о предполагаемой Коллекции Царства Животных, в которой будет представлено по чучелу всех населявших землю существ, наряженных в людскую одежду и изображающих благочестивые сцены. Впечатляет. А теперь здесь присутствует человек, ответственный, по всем сведениям, за набивку чучел; всех пятнадцати тысяч или вроде того. Неудивительно, что он выглядит нервным и изможденным. (В этом и впрямь была повинна затея с Царством Животных, но лишь отчасти; дело еще в том, что у Опиумной Императрицы тяжело проходила беременность, и даже на этой ранней стадии Шарлотта вставала шестнадцать раз за ночь – опустошить пузырь.) Кабийо, стремительно перебирая все возможности, оперся на гигантскую лопату, с интересом наблюдая за долговязым мужчиной, а тот забрался на вершину стремянки и поднял фонарь к уху Моны. Та раздраженно махнула ухом, словно исполинским крылом, и Скрэби опасно покачнулся.

– Мсье, – возвестил Кабийо, который уже определился с планом наступления. Скрэби, недовольный вмешательством, медленно опустил взгляд. Затем, оценив социальный статус говорившего, вынул увеличительное стекло и уставился сквозь него на человеческое насекомое. – Я селый день выношу слоновью мочу, вычишаю merde,[12] – сообщил Кабийо в качестве самопредставления. – А тепегь эшо и всю ношь, потому што это сосдание malade.[13]