О том, что последний раз искомые Эл-шестые на складе получал завлаб, было это полгода назад, и, по этой причине искать их в своем, а не завлаба, столе, да и во всей лаборатории, уже не было смысла, старший лаборант попросту забыл.
«И вот чего ты на меня уставился?» - Семенов решил отвлечься от поиска тестера универсального, модель Л-6, и обратил внимание на бочкообразный контейнер, весело мигающий лампочками. Лампочек было две, синяя и грязно-желтая, и потому контейнер удивительно напоминал лаборанту собаку хаски с гетерохромными глазами, виденную третьего дня по телевидению. В телевидении авторитетно рассказывали о том, что такое явление совершенно нормально для северных аборигенных пород, поэтому... (в этот момент Семенову стало неинтересно, и он переключил программу).
Контейнер, в строгом соответствии с ожиданием, не ответил, но мигать лампочками не перестал. «Теперь мне надо тестировать твой модуль реакций, а тестера для условно-биологических устройств здесь нет!» - Семенов уставился на контейнер уже вовсе обвиняющим взором, и погрозил пальцем куда-то в синюю лампочку. «Добывать его прямо сейчас мне некогда, пока явится кладовщик, пока подпишут заявку, пока я ее отоварю, пройдут добрых пять часов, а советское законодательство прямо запрещает нам, работникам умственного труда, работать больше шести таких часов в сутки.» - было отлично видно, что лаборант проговаривает вслух фразу, уже сказанную куда-то внутрь себя, и потому контейнер снова никак не отреагировал. Ну, или бездушной железке и вовсе не было дела до производственных страданий упомянутого работника.
«И что это, в сумме, означает?» - диалог с кем-то, помимо себя самого, так очевидно понравился Семенову, что на роль собеседника сгодилось даже устройство, не способное услышать, осознать и ответить. «Означает это то, что модуль реакций мы тестировать не будем, а в журнале запишем прямо наоборот. Товарищи не узнают, а если и узнают, ничего не скажут, а если и скажут, то ничего обидного и даже не матом».
Из того же ящика, в котором не нашлось загадочного тестера Л-6, был извлечен толстый лабораторный журнал, и уже через три минуты уверенная рука бывшего чертежника каллиграфически вывела в нужной строке: «состояние модуля реакций удовлетворительное до хорошего». Дата, время, подпись.
Семенов, повеселевший и даже переставший зевать, убрал журнал на место, достал концентратор и шлицевую отвертку, зажег (на концентраторе) волшебный огонек, ловко вскрыл загрузочный блок контейнера, подцепив (отверткой) край лючка, и уже собрался было потянуться за первой из ближайшей стопки перфокарт, но не смог этого сделать по очевидной причине: старшего лаборанта остановило отсутствие в его организме третьей руки.
Пришлось класть на стол отвертку и все-таки повторять заход, на этот раз — увенчавшийся успехом.
Приемная щель контейнера, тихонечко гудя, поглотила первую перфокарту. Частота перемигиваний гетерохромных лампочек увеличилась мало не впятеро, но так и должно было быть: началось первичное программирование устройства МОСК.
Впереди был долгий и очень интересный рабочий день.
***
Ленинград, Пулково-7, 9 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.
Комиссар третьего ранга Леонид Лысый
Было время, когда смена начальника в крупном государственном бюро становилась чем-то сродни пожару: дело это было страшно редкое, неожиданное, чреватое чудовищной суматохой и очень, очень разрушительное и для сотрудников самого бюро, и для всех, кто с ним связан или от него зависит. Давно — это еще при прежней, царской власти, или, может быть, в первые годы власти уже народной. Не сейчас.
Начальник ленинградского КГБ на транспорте не очень любил, когда его называли начальником. Ему куда больше нравилось емкое и солидное слово «руководитель»: начальствовать может каждый дурак, руководить — намного сложнее, для этого требуется не только луженая глотка и непримиримый внешний вид, но и нечто особенное, такое, что есть в каждом хорошем партийном работнике или командире.
Руководить большим и серьезным коллективом сложно, особенно — в таком важном деле, как охрана самого прогрессивного в мире социального строя от внешних и внутренних врагов.
Еще шеф ленинградского КГБ на транспорте не любил, когда его называли шефом, поскольку искренне считал, что этим словом в советском государстве можно называть только главного повара в большом и хорошем ресторане.
Руководитель стоял у огромного панорамного окна, выходящего на объединенный комплекс Пулковского воздушного порта и совмещенных с последним вокзалов: общегородского автобусного и южного железнодорожного. Окно, забранное в крепкую раму черной бронзы, несколько часов назад очень удачно умылось внезапным дождиком, и сейчас казалось экраном очень хорошего телевизора КВН-023, настолько яркими и сочными были цвета. За окном шумел порт Севстолицы, он же — Главный Транспортный Узел Ленинграда: заходили на швартовку к причальным мачтам дирижабли, из туннелей выныривали поезда и эсобусы, от них и к ним устремлялись бесконечные потоки пассажиров, приятным мужским баритоном объявлялись хорошие и нужные вещи: прибытие и отправление, правила поведения на объекте повышенной опасности, рекомендации относительно такси и другого местного транспорта.
Впрочем, уплотнители окна, заряженные буквально накануне экспертом из технической службы, не пропускали шума, и от этого сходство с телевизионным экраном только усиливалось.
Руководитель знал, что видит эту панораму с этой точки, может быть, последний раз или около того: процедура, что ему предстояла, вызывала легкую грусть и чувство потери чего-то нужного и родного, но была неизбежной и гарантированной всем трудящимся и служащим самой сутью советской власти и ее социальной основой.
Руководитель готовился выйти в отставку и отправиться на заслуженную пенсию.
Из коридора, скрывавшегося за декоративной панелью и двумя крепкими дверями, послышался гулкий топот. Руководитель вздохнул и изготовился.
В кабинет, потрясая мироздание поистине слоновьей грацией, ворвался ганеша в мундире сержанта госбезопасности. «Товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга!» — сержант застыл посередине кабинета, и принялся вертеть головой, явно полагаясь не на откровенно слабое зрение, а на слух, развернутый в виде двух огромных ушей совершенно неуставного размера. «Товарищ комиссар, где же Вы есть?». Руководитель вздохнул еще раз и аккуратно вышел из тени, оказавшись аккурат напротив временно потерявшего начальство подчиненного. «А!» - обрадовался сержант. – «Идемте, Леонид Владимирович, ребята ждут! Все, кроме дежурной смены и мангруппы!»
Комиссара госбезопасности третьего ранга Леонида Владимировича Лысого подчиненные откровенно боялись, но столь же откровенно любили. Он как бы собрал в себе все лучшие качества настоящего советского командира: честность, силу воли, непримиримую ненависть к врагам советского строя, нелюбовь к разгильдяям и готовность до последнего стоять за правду и своих людей. Взыскания и поощрения раздавались им с равной готовностью, и мало кто из личного состава линейного отдела госбезопасности мог похвастаться отсутствием первых или пожаловаться на нехватку вторых: все было честно, все было по закону и совести.
Почти не осталось уже старожилов, которые помнили бы лихого молодого дини ши, поступившего в отдел сразу после техникума, армии и специального экзамена. Милицейское ПТУ дало серьезнейшие навыки обращения с нарушителями общественного порядка и социалистической законности, армия закалила тело и укрепила дух, специальное тестирование не выявило вообще никаких силовых талантов (кроме тех, что присущи ши по самой их природе). На выходе получился идеальный сотрудник, которому страшно шла форма младшего сержанта государственной безопасности.
«Скольких уже вот так, на пенсию?» — подумал внезапно комиссар. «Теперь вот моя очередь. Пора, брат, пора!»
- Идемте, Пракеш. Нехорошо заставлять товарищей ждать.