Может быть, для нас надпись, обращенная к небу, ничего и не значит, впрочем, как и для каждого советского человека, но для него эти «ББ» не что иное, как «Большой Бог».
Что за придурок писал статью? Леша отложил газету и посмотрел на Семена Игнатьевича.
– Что вы думаете? – спросил он у старика.
– Я думаю, в статье есть доля правды. Он стал вести себя как… как псих. Заложил окно изнутри, чтобы не слышать, как Борька к нему стучится.
– Борька – это сын?
– Да. Я только не верю, что появление надписи – дело его рук. Дмитрич в тот день сильно нажрался и спал у меня вон в той комнате, – старик ткнул большим пальцем себе за спину. – Так что я уверен, это сделал не он. К тому же он очень испугался, когда утром увидел эту надпись.
Леша встал и пошел к выходу. Потом вдруг остановился и спросил:
– А он не говорил, что означает эта надпись?
– Да я бы и без него догадался. Это инициалы Борьки-младшего – Борис Борисович. Он писал их везде. Из-за этого ему мои лоботрясы дали прозвище. Бэби.
* * *
Бэби. Кто бы мог подумать? Ну почему я не удивлен? Нет, удивлен, конечно. Но не настолько, все складывалось, будто пазлы. Вот и сейчас он вставил в картинку еще один. Осталось совсем немного. Единственное, чего он боялся, так это того, что ему может не понравиться картина с Бэби, Дмитричем, обнаженной Верой и паукообразной Настенькой. Если кто ОНИ, он более или менее разобрался, то, что ИМ от Страховых нужно, Леша до сих пор не понял.
Он прошелся по дому. Чужому дому. Теперь почему-то это чувствовалось особенно остро. Они захватили его? Черта с два!
«Убей ИХ!»
Леша вдруг остановился. Судя по дембельскому альбому, а точнее – годам службы, написанным на обложке, Вадим Головко и Алексей Страхов были одногодками. Еще один пазл встал на свое место.
«Да у вас еще и по пластинке в башке».
Картинка продолжала собираться, но Леша не видел ее. Пока не видел. Алексей зашел в кухню, снова вышел в холл, заглянул в гостиную. Его начала раздражать атмосфера, в которой он оказался. Чужой дом, чужие…
«Мы стали совсем чужими».
«Я ненавижу и боюсь собственных детей».
Гребаные пазлы вкладывались в свои ячейки с мерзким хрустом.
«Кот спал с ним и ел».
«Он начал избегать его».
Страхов снова вышел в холл, посмотрел на второй этаж. Притаились, суки! Он подошел к лестнице, но потом, будто хотел обмануть кого, развернулся и пошел к подвалу. Там что-то было.
«Они пришли из-под земли».
С чего-то же Головко это взял? Да и откуда еще? С вертолета высадились, что ли?
«Земля – то, что нужно для захоронений. Подвал тоже сгодится».
Несмотря на то что дед Семен поддерживал Нестерова, Леша знал: Борис Дмитрич убил их. Ну, или, по крайней мере, навредил им так, что ОНИ обозлились на всех людей. Алексей попытался поставить себя на место Бориса Нестерова.
«Если бы от меня ушла жена, – подумал Страхов, – я бы захотел ее убить. Я бы обязательно ее убил. Куда бы я дел труп?»
Он спустился вниз и посмотрел на парту. Да уж, точно не под нее.
«Колодец – подходящее место, но я вырыл его, а до этого Вадим. Ни он, ни я не нашли там ни косточки. Они в подвале. Как пить дать в подвале».
Страхов осмотрел каждый угол, заглянул за шкаф, подошел к парте и, позабыв о страхе, отодвинул ее от стены. Ничего. Алексей выругал себя за глупость. Он искал в полу люки, а в стенах – двери. Дурак. Если бы сюда нагрянули следователи, то оставалось только на люк или дверь повесить табличку: «Они здесь!»
«Нет. Я бы их залил бетоном или замуровал».
* * *
Семен пробежался глазами по статье в пожелтевшей от времени газете. Он солгал. Семен знал о том, что сделал Нестеров. Борька проговорился по пьянке. Он заманил их в подвал и… Все, сука, выложил. Как Верку бил кочергой, как Настеньку душил, как ББ описался, глядя на все это. Ублюдок убивал мать и сестру на глазах восьмилетнего ребенка. Почему Семен не пошел в милицию? Да потому что их уже было не вернуть. Именно так он и пытался оправдать свою трусость. На самом деле он испугался, что его посадят вместе с Нестеровым. Борька его так и припугнул: мол, вякнешь где об этом, скажу что ты был со мной и закладывал стену.
– Ты ничего не сможешь доказать, – попытался возразить Семен, но это походило скорее на тявканье щенка.
– Помнишь, ты помогал мне разгружать кирпич?
Семен все понял.
– А я тебе говорил: надень перчатки, – Борис криво усмехнулся. – Ладно, подельник, пойду я спать. – Он встал и пошел в спальню Семена и Зины. – Ты ж не против, я у тебя прилягу. Зинка же только завтра приедет?
Семен просидел за столом до утра. Пил и плакал. Утром, когда все было выпито, Семен утопил страх и уже собирался идти сдаваться. Собрал узелок и вышел из дома. Посмотрел на ставший могилой фундамент. Его Борька возвел еще года два назад, но дом так и не начал строить. Не до этого, суке, было. Семен заплакал и вдруг через пелену слез он увидел Бориса Борисовича. Он что-то рисовал на бетонном полу нулевого уровня. Мужчина вытер слезы, и мальчик исчез. Через час уже с проснувшимся убийцей они осмотрели фундамент и увидели две девятиметровые буквы Б. Вечером Нестеров Борис Дмитриевич подох на собственной койке, захлебнувшись рвотой.
Храбрец в Семене Игнатьевиче больше не просыпался ни разу. Он переживал, не спал ночами, но явка с повинной откладывалась до лучших времен. Он практически убедил себя в том, что обвинят только его.
Старик опустил глаза на статью. Слеза скатилась по щеке к уголку губ, вторая подбежала к кончику носа, помедлила и упала на снимок с участком Нестерова.
– Ты жалеешь себя? – голос Зины раздался из спальни.
Семен вытер слезы. Он не хотел, чтобы жена видела его плачущим, как ребенок. Только когда, кряхтя, встал со стула, дед Семен вспомнил, что Зина умерла.
– Кто здесь? – прошептал Семен Игнатьевич.
– Ты жалеешь себя, – теперь супруга утверждала.
Старик нащупал стоящую у стола палку, взял ее, как шпагу, и пошел к спальне. Когда пружины на кровати скрипнули, Семен замер, прислушиваясь. Но больше ничего не услышал. Только гулкие удары сердца. Он сделал еще один неуверенный шаг в сторону спальни. Постоял. Ничего не происходило. Это напоминало кошмарный сон, в котором мертвая жена пришла наставить его на путь истинный.
– Зинка же только завтра приедет?
Голос Борьки Нестерова заставил сердце биться еще сильнее. До боли сильнее. Казалось, еще чуть-чуть, и дряхлое стариковское сердце разобьется в фарш о ребра.
Дед Семен заглянул в комнату. Пружины кровати снова застонали, и к нему повернулся, подставив под голову руку, Борис Дмитриевич. Одет он был точь-в-точь как на собственных похоронах. Семен выронил костыль и, открыв рот, уставился на покойника. Нестеров встал с кровати и подошел вплотную к задыхающемуся старику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});