Читать интересную книгу Детство Лермонтова - Татьяна Толстая

— На священной книге ты рисуешь не разбери что! Не то куль с мукой, не то кота бесхвостого… А это что? Птица, что ли? Шалости везде, шалости! Расписался хорошо, а тут, прости господи, не то баран, не то курица… Ступай-ка спать!

По утрам усердно занимались науками. С мосье Капе учились по учебнику: «Lecons de littérature et de morale par Noêl et Chapsal».[25] Учебник был сухой и скучный — сборник высоконравственных отрывков творений разных авторов, — он утомлял своей высокопарностью.

Миша просил читать ему французские романы, но доктор Ансельм считал, что надо сначала изучать классиков. Пригласили доктора Ансельма заниматься с учениками французской литературой.

Доктор Ансельм декламировал вслух трагедии выдающихся французских драматургов Корнеля и Расина, написанные торжественными, тяжеловесными стихами, где герои олицетворяли добро и зло, и злодеи, давая волю своим страстям, доходили до неистовства, до убийства невинных. Миша спрашивал, почему и во французской литературе не меньше ужасов, чем в немецкой. Однако трагедии, написанные стихами, ему нравились ритмической своей напевностью; он внимательно прислушивался к рифмам и звукам, чуждым русскому языку, к произносимым в нос «en», «an», «on», картавому «r» и с придыханием произносимому «h». Слушая стихи трагедий, он больше упивался гармонией стихов, нежели содержанием, и то вспоминал убаюкивающую езду в санях по гладкой дороге под ритмичный стук копыт, то монотонное, равномерное шуршание дождя в осенний вечер.

Миша интересовался стихами, и доктор Ансельм принес томик стихотворений поэта Ламартина. Мишель быстро запомнил многие стихи и декламировал их. Мосье Капе удивлялся, что ученик внимательно слушает часами и не оставляет, не дослушав до конца, отрывок или книгу.

Миша научился бегло читать по-французски. Он запоем читал творения Мольера, создателя французского национального комедийного театра. Его очаровали пьесы «Тартюф», «Дон-Жуан», «Мизантроп». Он их перечитывал так часто, что многие отрывки знал наизусть.

Еще занимательней было читать комедии Бомарше «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро». Учителя наслаждались разбором этих произведений, и Миша вместе с ними. Мосье Капе хвалил ученика и выписал ему «Робинзона», а доктор Ансельм достал у кого-то из соседей книгу популярного французского писателя Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» и несколько романов французского романтика Шатобриана. Словом, Миша прекрасно знал французскую литературу и сердился, что учителя больше ничего нового ему предложить не могут, ведь ему хотелось знать и немецкую литературу и английскую.

Теперь, когда Миша научился свободно читать по-французски, он углубился в чтение альбома своей матери. Ведь многие стихи были на французском языке, и Миша знал их только в переводе. Стихи нравились. Мальчик стал разбираться, кто и кому их посвящал. Над этим можно было задуматься, потому что многие стихи были без подписи и посвящения. Миша расспрашивал бабушку, но не на все вопросы Мишеньки она могла ответить, потому что, хотя жизнь дочери протекала на ее глазах, Арсеньева заботилась главным образом о внешних событиях в ее жизни, а духовный мир Марии Михайловны был от нее далек.

Потом мальчик принялся читать дневник своей матери; многие страницы дневника были написаны по-французски. Это чтение ошеломило его. С кем же поделиться впечатлением? Кого расспросить?

Миша все-таки задал несколько вопросов бабушке, но она, подивившись тому, чем заняты его мысли, не сумела ему ответить. Выяснилось, что дневника дочери она не читала — или некогда ей было, или тяжело было раскрывать его… Сказать ей! Но если она узнает, какие душевные муки там описываются, то отберет дневник и бросит его в камин или начнет новую распрю с Юрием Петровичем. Поговорить с отцом? Но на некоторых страницах Мария Михайловна ясно адресовала упреки, которые задели бы его за живое; Юрий Петрович мог отобрать у сына заветную тетрадь, чтобы навсегда похоронить семейные тайны.

Поэтому мальчик читал дневник в одиночестве, с болью вникая в смысл фраз. Иногда, разбирая сложное выражение, он думал: «Может быть, я не так понял?»

Он обращался к мосье Капе с просьбой перевести точно ту или иную запись. Капе, с удивлением вслушиваясь в недетские слова и выражения, спрашивал, откуда он это взял. Мальчик говорил, что это страница из французского романа, и доверчивый Капе верил своему воспитаннику. Он даже не придавал особого значения расспросам.

На уроках французского языка, когда читали «Хрестоматию», Миша мог уже говорить о содержании прочитанных произведений, тогда как братья Пожогины читали по складам.

Капе ставил Мишеля в пример, говорил, что надо у него учиться умению сосредоточиться — это основное для того, чтобы овладеть предметом.

Пока мосье Капе или доктор Ансельм давали разъяснения, другие ученики слушали не всегда внимательно. Максутовы же, особенно по субботам, вертелись и прислушивались, не звенят ли колокольчики на дороге, не прислали ли за ними экипаж.

Глава XI

Приезд в Пензу царя Александра I. Болезнь Аркадия Алексеевича Столыпина

Звон колокольцев всегда сулил новости: или приезд гостей, или прибытие почты. Писем Арсеньева получала много от всех своих братьев и сестер и от членов их семейств; кроме того, бывали деловые письма, вернее, коммерческие, когда ей предлагали одно купить, а другое продать.

Миша редко слыхал особый «малиновый» звон колокольцев Юрия Петровича, но часто думал об отце, ждал, что он неожиданно приедет, и любил смотреть из окна классной комнаты во двор. Перед железными воротами останавливались дорожные возки, сторож выходил из своей будки и распахивал ворота настежь.

Однажды пришло письмо из Пензы. Среди разных новостей Раевская сообщала, что город готовится к необычайному событию — посещению Пензы императором Александром I.

Об этом оповещены все дворяне-помещики, в первую очередь крупные, а затем мелкопоместные. Всем предложено съехаться для встречи государя.

Арсеньева очень обиделась, что не получила приглашения. Но возможно, что оно запоздало? Так и оказалось. Она начала собираться в дорогу, и Миша с ней: ему очень хотелось увидеть самодержца, о котором он слыхал столько рассказов.

Русский царь, считавший себя победителем Наполеона; жестокий усмиритель Семеновского восстания; человек, на чье слово никто не мог положиться и от кого можно было ожидать лукавого издевательства после ласковых слов; щеголь и Дон-Жуан, известный разнообразными романтическими похождениями во всех странах мира; жандарм Европы, мечтавший при помощи ухищренной дипломатии и происков Священного союза отдалить время назревающей революции в России; недоумок, приблизивший к себе Аракчеева, доверчиво и без утомления слушавший его грубую лесть и хитрые военные выдумки; слабовольный трус, который не хотел и боялся услышать о себе правду; хитрец, больше всего на свете боявшийся тайных обществ, заговоров и убийств из-за угла, потому что сам был заговорщиком и призрак отца, удушенного с его согласия, являлся ему в тяжелых кошмарах, от которых он всю жизнь не мог освободиться; оглохший за последние годы путешественник, который в новых местах надеялся забыть о преследовавших его в юности призраках; не верящий в свои силы скептик, мечтавший найти разрешение мучивших его вопросов в мистических откровениях и шарлатанских гаданиях; человек, чьим именем няньки пугали детей. Его, самодержца всероссийского, императора Александра I, заклейменного меткими эпиграммами Пушкина, захотел видеть мальчик Лермантов.

Бабушка с внуком двинулись в путь. Когда они приехали в Пензу, город имел необычный вид: на домах были вывешены трехцветные флаги, на центральных улицах расставлены глиняные, наполненные овечьим жиром плошки, в которых по вечерам пылали и чадили фитили. На деревянных тротуарах прогуливалась нарядная публика, обращая на себя внимание. Обилие полицейских и жандармов, а также войсковых частей, неустанно шагавших по городу даже ночью, наводило на размышления. Необычное оживление чувствовалось в тишине захолустного города.

Остановились у Раевских.

В назначенный день Арсеньева облеклась в роскошное черное платье из лионского бархата, достала из заветной шкатулки бриллианты и украсила свой наряд драгоценностями. Внук ее, облаченный в парадный костюм, выделялся среди других детей — малорослый, с большой головой, с бледным лицом, на котором черные глубокие глаза горели мрачным суровым светом, он напряженно глядел, желая увидеть царя, который скоро должен был войти в церковь.

Вокруг волновалась блистательная толпа — степенное дворянство: мужчины в форменных фраках, в орденах и лентах, разного возраста дамы в беретах со страусовыми перьями мели уличную пыль пышными шлейфами; старики в немодных сюртуках съехались из медвежьих углов, повинуясь властям, которые ретиво старались собрать побольше встречающих. Крестьяне, одетые в новые рубахи, покорно и боязливо стояли поодаль, женщины в живописных костюмах Пензенской губернии — все толпились, замирая, боясь даже громко дышать.