Филаделфия совершенно не ожидала, что он схватит ее. Всю оставшуюся жизнь она будет недоумевать, почему тогда не закричала. Она уговаривала себя, что это глупо, стыдно и в этом нет нужды. Но когда его руки крепко схватили ее за плечи и прижали к оштукатуренной стене, она даже не сопротивлялась.
— Querida (Возлюбленная, желанная, любовница (исп.).), — гортанно прошептал он, нежно погладив ее по голове. Но в его глазах не было нежности, а только одна неприкрытая страсть. Эти блестящие прозрачные глаза дикаря требовали, чтобы она отдалась ему.
Его палец пробежал по ее щеке до уголка рта, где начала подергиваться мышца.
— Кожа нежная, — сказал он, наблюдая, как вспыхнули ее щеки. Как давно он не видел женщин, щеки которых розовели от страсти. Проститутки и замужние женщины притворялись, но редко краснели. Его рука спустилась к ее талии, затем он погладил ее бедра и крепко прижал к своей восставшей плоти.
— Нет! Не смей! — Она начала вырываться, но он положил ей руку на горло и слегка сдавил его.
— Я хочу только поцелуя. Только поцелуя. — Слишком напуганная, чтобы сопротивляться, Филаделфия замерла, когда он наклонился к ней. Однако страх отступил, едва он прижался губами к ее рту, и все ее тело охватила дрожь. Его губы, жесткие и требовательные, просили поцелуя, его горячее дыхание обжигало ей лицо.
Она сжала зубы, когда он попытался языком проникнуть к ней в рот. Крепко ухватив ее за подбородок, он запрокинул ей голову и впился зубами в нижнюю губу. Острая боль заставила ее открыть рот, чем и воспользовался Тайрон, засунув в него язык, в то же время не переставая крепко прижимать ее к своим чреслам.
Филаделфия обеими руками уперлась ему в грудь, требуя освобождения, но он, казалось, даже не замечал этого. Он приподнял ее, прислонил к стене и через ткань рубашки стал мять ее грудь. Нащупав сосок, он взял его в рот и принялся сосать, постанывая от наслаждения.
Филаделфия вырывалась, чувствуя себя оскорбленной и досадуя на свою полную беспомощность. Наконец он отпустил ее, и она соскользнула вниз, а он тут же нашел ее рот и впился в него мокрым поцелуем.
На сей раз Тайрон как бы просил пощады и прощения за причиненную боль и предлагал только наслаждение. Он почувствовал, как она, вздохнув, обмякла в его руках и стала податливой, и целовал ее до тех пор, пока сам не устал.
Вскинув голову, Тайрон посмотрел на нее, как на совершенно незнакомого человека. Ее лицо было покрыто красными пятнами, в широко раскрытых глазах застыл страх. На щеках были следы слез, а на нижней губе выступила небольшая капелька крови. Склонив голову, он слизал ее. Затем, почти сердито, отшатнулся от нее, и между их телами пробежал прохладный ветерок.
Черт! Напрасно он поддался порыву страсти. Он стал искусителем, она — жертвой. Он никогда не позволял эмоциям управлять собой, особенно вожделению. Однако она с неподдельным любопытством отвечала на его поцелуи и вела себя так же неосторожно, как и он. Какой же нежной, теплой она была, от нее словно веяло ароматом весны! Как давно он не вкушал этот запах невинности!
Филаделфия была слишком напугана, чтобы говорить, но, когда он, протянув к ней руку, хотел погладить ее по щеке, она, оттолкнув ее, прошептала:
— Пожалуйста, не надо.
Тайрон отпрянул, словно от удара. Она выглядела такой испуганной, будто ждала, что он станет ее бить. А может, она думала, как отреагирует Эдуардо, если узнает, что произошло между ними? Он напомнил себе, что именно эта женщина стала причиной их ссоры с Эдуардо. Она была всего лишь маленькой сучкой, которая встала между ними. И не исключено, что это выйдет ему боком. Она здесь, потому что он в ней нуждается, но как только они найдут Макклауда, он тотчас отделается от нее.
Тайрон смотрел на нее с горячим желанием сделать ей больно, оскорбить ее, силой заставить снова войти в опасную зону бурных страстей. Нагнувшись, он сунул руку ей между ног и с наслаждением смотрел, как она задыхается от гнева.
— Если еще раз попытаешься распалить меня, — сказал он, — то получишь сполна. — Он медленно, хотя и с неохотой вытащил руку. А затем ушел, бросив на ходу: — Я сплю здесь, всего в шести шагах от твоей двери. Не будь гордячкой и заходи, если возникнет желание. — Улыбнувшись, он окинул ее взглядом своих холодных глаз, вошел к себе в комнату и опустил жалюзи.
Закрыв лицо руками, Филаделфия, спотыкаясь, дошла до прохладной комнаты, в которой она проснулась. Мир для нее внезапно стал сплошным кошмаром. Человек, которому она доверилась, оказался чудовищем. Теперь она убедилась в этом. Эдуардо предупреждал ее, но она, однако, не захотела к нему прислушаться.
Она подошла к тазу с водой и начала плескать ее на лицо и шею, надеясь смыть не только запах, но и само ощущение Тайрона. Взяв полотенце, принялась сильно тереть кожу, стараясь все забыть, но ей это не удавалось. Наконец, когда ее кожа стала гореть, она, отбросив полотенце, села на кровать и невидящим взором уставилась на солнечные блики, испещрившие весь пол.
Она его хотела! В тот самый миг, когда в голове у нее помутнело, ее охватило острое любопытство узнать, на что это похоже — переспать с Тайроном. И он это почувствовал. Она поняла это по выражению его глаз. Еще немного — и он бы воспользовался ее слабостью. Он же предупреждал ее, что является очень опасным человеком. Сегодня ей выпал случай в этом убедиться.
Филаделфия снова закрыла лицо руками. Она уговаривала себя, что все происшедшее было вызвано ее тоской по Эдуардо. Ее тело изнывало от одиночества и тоски по нему. Тайрон знал о ее чувствах к Эдуардо и попытался сыграть на них. И тем не менее она испытала желание. Оно пришло само по себе, и она ничего не могла поделать с собой. Оказывается, она совсем не знала проснувшуюся в себе женщину. В ней была какая-то бесшабашность, которая заглушала голос разума. Именно поэтому она уехала из Саратоги вместе с Тайроном вопреки тому, что ей хотелось дождаться возвращения Эдуардо и попросить у него прощения. Она понимала, что если откажется переспать с Тайроном, то он возьмет ее силой. Но сколько бы она себя ни уговаривала, ей хотелось изведать вкус его поцелуев. Впредь она не будет играть с огнем.
Она любит Эдуардо. Сейчас ей открылась эта истина. Она любит Эдуардо Тавареса и не знает, где он сейчас и увидит ли она его снова.
— Ты дура, Филаделфия Хант! Круглая дура!
Позднее летнее солнце раскалило город, но с реки дул влажный прохладный ветерок. Мужчины стояли группами около открытых дверей, вспоминая прошлое и обсуждая настоящее, но в основном ожидая, когда спадет жара и они снова смогут вернуться в дома. Некоторые из них улыбались и махали руками идущим по улице музыкантам с инструментами в руках или под мышками. Был вечер пятницы, и, как всегда в конце недели, из всех домов звучала музыка, будь то богатый дом или бедный. Люди танцевали и пели.