Ибо нужно всегда помнить, что Марэ страстно любил Мари, однако, плохой читатель этой истории может подумать, что он придирался к ней. Она была его любимицей, зрачком его глаза, и большой обидой для него было то, что она беспокоилась обо мне больше, чем о нем. В этом была одна из причин, почему он ненавидел меня так же сильно, как любил ее…
Я еще не кончил читать это письмо, как поступил приказ, чтобы мы в полном составе пришли попрощаться с Дингааном, оставив оружие у ворот города. Большинству наших оруженосцев было приказано сопровождать нас, — я думаю потому, что Ретиф желал произвести большее впечатление на зулусов таким количеством людей. Однако, несколько готтентотов оставили на месте, чтобы оседлать лошадей.
К ним я послал и Ханса, чтобы быть уверенным, что мои лошади в порядке. Как раз, когда мы отправлялись, ко мне подошел парнишка — Вильям Вуд — который проживал с мистером Оуэном, бродивший вокруг с озабоченной физиономией.
— Как поживаете, Вильям, — спросил я.
— Не лучшим образом, мистер Квотермейн, — ответил он. — Дело в том, — добавил он с оттенком доверительности, — что обо всех вас ходят очень странные слухи. Зулусы говорили мне, что с вами должно что-то произойти, и я думаю, что вы обязаны об этом знать… Больше я ничего не решаюсь сказать по этому поводу, — и он исчез.
В этот момент я перехватил взгляд Ретифа, подошел к нему и остановил.
— Комендант, послушайте меня.
— Давай… Что там еще, племянник? — спросил он рассеянно.
Я передал ему слова Вуда, добавив, что я тоже неспокоен, хоть и не могу объяснить почему…
— О, — ответил он с раздражением, — это все градины и горящая трава (имея в виду, что первое может таять, а второе — разгораться, другими словами, по нашей английской идиоме — обманывать и говорить чепуху). — Почему ты всегда пытаешься запугать меня своими фантазиями? Ведь Дингаан является нашим другом, а не врагом! Так что давай принимать дары, которые преподносит нам фортуна, и будем ей благодарны. Пойдем, марш!..
Он сказал эти слова около восьми часов утра…
Мы, главная часть буров, проследовали через ворота Большого Крааля, сложив оружие под двумя молочными деревьями, группами по четыре-пять человек, смеясь и непринужденно болтая. Потом я часто думал, почему, — хоть каждый из них, исключая меня, был осужден в течение часа совершить ужасный шаг в небытие, — приближающаяся роковая судьба не бросила заранее ни единой тени на их сердца… Наоборот, они шли совершенно веселые, будучи чрезвычайно довольными успешным исходом своей миссии и перспективой немедленного возвращения к своим женам и детям… Даже сам Ретиф был весел, так как я слышал его шутки с товарищами обо мне и моей «неделе белого хлеба», или медовом месяце, который, как сказал Ретиф, еще и не начинался…
Когда мы шли, я обратил внимание на то, что большинство полков, которые исполняли большие военные пляски перед нами в предыдущий день, ушли. Однако, два еще осталось: «Ишлангу Инхлопе», то есть «Белые Щиты», которые являлись корпусом ветеранов, носивших кольца на голове, и «Ишлангу Умняма», то есть «Черные Щиты», — только молодые воины, без колец. «Белые Щиты» выстроились вдоль изгороди большой открытой площади, слева от нас, а «Черные Щиты» подобным же образом расположились справа от нас, причем каждый полк насчитывал до пятнадцати сотен человек… За исключением боевых дубинок и танцевальных палок, они были безоружны.
Наконец мы приблизились к передней части танцевального поля и обнаружили Дингаана, сидевшего в своем кресле, и двух его великих индуна, Умхелу и Тамьусу, опустившихся на корточки по обе стороны. За ним, стоя вокруг входа в лабиринт, через который пришел король, находились другие индусы и капитаны. Подойдя к Дингаану, мы приветствовали его, а он принял этот привет радостными словами и улыбкой. Затем Ретиф, трое других буров, Томас Холстед и я вышли вперед, где снова достали договор и опознали его, как тот самый документ, который видели в предыдущий день. Внизу его кто-то, — я уже забыл кто, — написал по-голландски: «Де мерк ван конинг Дингаан» (т. е., — поставил знак «король Дингаан»). В пространстве слева, между словами «мерк» и «ван» Дингаан сделал пером крест, а перо дал ему Томас Холстед, который держал его за руку и показывал, что нужно делать пером.
После этого трое его индун, или великих советников, которых звали Нвара, Манондо и Юливана, подтвердили это, как свидетели от зулусов, а Оостгуйзен, Либенберг и Грейлинг, стоявшие ближе к Ретифу, как свидетели от буров.
Когда это было проделано, Дингаан приказал одному из его исибонго, или «восхвалителей», пробежать туда и сюда перед полками и другими собравшимися там и объявить, что он подарил Наталь бурам в их вечную собственность. Это сообщение зулусы приняли громкими криками. Потом Дингаан спросил Ретифа, не хочет ли он поесть, и тут же принесли огромные столовые подносы с вареным мясом и роздали всем вокруг. Однако, буры от угощения отказались, говоря, что они уже позавтракали. На это король заявил, что в таком случае, они должны напиться, и всем были предложены горшки с твалой или зулусским пивом, которому все буры охотно отдали честь.
Пока они пили, Дингаан дал Ретифу поручение голландских фермеров поскорей приехать сюда и занять Наталь, который с этого времени является их собственной страной. Этот гнусный тип пожелал также приятного пути домой. Затем он приказал двум полкам плясать и петь военные песни, чтобы получше развлечь гостей.
И вот полки зулусов начали выполнять это, стягиваясь все ближе и ближе в ходе беспрерывной пляски. И именно в этот момент появился какой-то зулус, прокладывая себе путь сквозь строй капитанов, собравшихся у ворот лабиринта, и вручил какое-то послание одному из индун, который в свою очередь передал его королю.
— О! Вот как? — сказал король с тревожным видом.
Затем его взгляд как-то упал на меня, и он добавил:
— Макумазан, одна из моих жен внезапно сильно заболела и говорит, что она должна получить кое-какие лекарства белых людей, пока они еще не уехали. Ну, ты ведь говорил мне, что ты новобрачный мужчина, так что я могу доверить тебе моих жен. Я умоляю тебя пойти и выяснить, что за лекарства, в которых она нуждается, ибо ты ведь умеешь говорить на нашем языке…
Я колебался, затем перевел его слова Ретифу.
— Тебе лучше пойти, племянник, — сказал комендант, — но поскорее возвращайся назад, так как мы выезжаем немедленно.
Я еще немного колебался, ибо мне не нравилось это дело, король же, заметив мои колебания, начал заметно злиться.
— Как, — сказал он, — и вы, белые люди, отказываете мне в этой маленькой любезности, когда я только что сделал для вас так много, вы, которые обладаете чудодейственными лекарствами, которые могут исцелять больных?